– Изведи его, мама, ты же можешь! – расхрабрилась Любава, но испуганно ойкнула.

Стояла в стороне от них Василиса. Держала она котёл небольшой, но он тотчас выпал из рук. Чёрная крышка слетела и ароматные щи разлились по полированным доскам.

– Безручка кривоглазая! – раскричалась мачеха. – Ты чего это, подслушиваешь?! Живо всё отцу расскажу и он тебя выгонит!

– Прости меня, матушка... – пролепетала падчерица и упала на колени. Стала она собирать руками щи и заталкивать их обратно, но кушанье непослушное то и дело выливалось обратно, а Василиса никак не могла взять в толк – посудину-то надобно перевернуть...

– Пошла вон отсюда, змея неблагодарная! – пуще прежнего напустилась Забава. Испугалась она того, что девушка услышала... – Нет, стой!

Воротилась падчерица, втянула голову в плечи и застыла, как перед голгофой. Высокая женщина подошла, схватила её за руку и резко потянула вниз. Не ожидала Василиса, что её, как кота, будут тыкать в разлитое, и с размаху упала на скользкие щи. Пропиталась жирностью да кислотой чистая запона и неприятно прилипла к коленкам.

– Раз сама набедокурила, тебе и подтирать! А как подотрёшь, полы чтоб все вычистила, половики вытрясла да за пироги принималась! Я тебя что, задаром кормлю?!

– Да, матушка...

– И чтоб ни слезинки! – прошипела напоследок Забава. – А не то... – она замахнулась, но передумала бить и опустила руку. – Идёмте, дочки.

Поджали Любава с Алёной презрительно губы и отправились в чистые горницы, шурша пёстрыми платьями да гремя толстыми бусами.

А Василиса больно прикусила язык, чтобы усмирить чувства, да ловко собрала щи в котелок. Какие там пироги, какая чистота, когда против батюшки родного дело нехорошее затевается! А если не затевается, так затеется! Вон Любава как к матери пристала, не слезет живьём, добьётся своего! Ладно её, Василису, ненавидят, она привычная, смирилась, сразу её невзлюбили, как только взглянули до свадьбы, но батюшка... Они же к нему ластились кошками, соловьями дивными напевали, как жить-то им всем хорошо будет вместе! Уговорили, подлые женщины, умаслили, а как что не по их пошло, так и пиши пропало!

Подумала-подумала Василиса, как ей по совести поступить, да и решила – вернётся батюшка, она ему правду чистую расскажет! Ничего не утаит! И как работу всю по дому за них делает, и как они гадости ей постоянно говорят, и что он-то сам им уже в тягость! Пять зим прошло, как они к купчихе переехали, а Василиса ни от кого слова доброго не слышала. Всё терпела, ждала, когда полюбят да за сестру и дочку родную примут. Но не приняли, не приголубили, а только батюшку изжить решили. К чему теперь молчать? Ранее хоть из-за него терпела, люба ему Забава Пантелеевна, но вот он ей оказался не мил.

Ловко управилась по дому Василиса: каждый уголок вымела, полы начисто вымыла, лавочки с окошками протёрла, со столов прибрала, с сундуков пыль смахнула, тесто замесила да начинку приготовила, пироги испекла и сама не заметила, как на деревню опустились сумерки густые. Подошла девица к оконцу и выглянула во двор: засыпала коротко скошенная травка, разбежались куры по насестам, на небе крошечная звёздочка появилась, а в домах соседних тихо загорелись желтые лучины.

– Матушка! Матушка! – вбежала перепуганная Василиса в мачехину горницу да так и застыла.

Сидит Забава Пантелеевна меж сундуков своих, а вокруг неё шелка заморские, соболя драгоценные, камни самоцветные. Подле стоят дочки и всё это на себя примеряют.

– Чего тебе? – встрепенулась мачеха.

– Батюшка не воротился! А уж стемнело! Дозволь мне сбегать, поглядеть, не идёт ли он обратно?