– Схожу я к Пелагеюшке, она знает травки всякие, возьму у неё отварчик да и дело с концом... Ты и боли не почуешь, Митрофанушка, а уж я тебя как царя похороню...
– Ага, пускай Пелагеюшка даст, – хихикнула Маруся, а мачеха всполошилась.
– Кто там? Ты, Любава?
Юркнула Василиса за дверь, встала ближе к петлям и застыла.
Отворилась дубовая створка, выглянула женщина наружу да осмотрелась придирчиво. Никого не нашла и вернулась к спящему мужу.
Выдохнула девица, расслабилась, сошло с неё за миг десять потов! Толкнула она легонько Марусю в наказание да вновь приникла к двери.
– Кивни на прощание, друг мой сердечный, скажи, что мысль мою одобряешь... – всхлипнула мачеха. – Мы же и кур больных закалываем, и поросят хилых режем...
А Василиса разозлилась пуще бешеной лисицы, вьюга в ней завыла настоящая, северная, увидела она, с кем батюшка ложе делил, да ужаснулась. Бежать от Забавы надо. От дома её богатого, от речей её сладких, что смрадом отдают.
– Что это ты тут делаешь? – раздался за спиной довольный голосок Любавы.
Не ответила девица, только сжала кулачки.
Выскочила из горницы мачеха, вскинула глаза за старшую дочь, а затем на падчерицу и упёрла руки в бока.
– Она под дверью торчала, мама. Не иначе как подслушивала! – с удовольствием сдала Василису Любава и ехидно улыбнулась.
– Какие новости услыхала? – опасно надвинулась мачеха.
– Я хотела спросить... пироги с чем делать? – пролепетала падчерица.
– Что же раньше об этом не спрашивала?
– Думала, вам с квашенной капустой нравятся...
– А нынче что ж, раздумала? – прошипела Забава и до того близко подошла к Василисе, что та в ужасе втиснулась в угол.
– Я... Я...
– Брось её, мама, – зевнула Любава. – Руки об неё пачкать!
Кивнула коротко мачеха падчерице и та мигом бросилась на кухню. А две купчихи, старая и малая, сошлись ближе к двери и зашептались.
– Ишь ты, врать научилась! Про пироги с капустой вспомнила! – понизила голос Забава.
– Она важное что услыхала?
– Важное да не очень!
– Тогда отчего ты так беспокоишься, матушка?
– Оттого, что теперь придётся от двоих избавиться.
7. Глава 7. Битва с кикиморой
Хлопнула дверь избы, скривилась недовольно Баба-яга да продолжает смотреть на котёл. А тот паром пыхтит, ароматом Алёшки пахнет, шипит да пенится. Запустила деревянную ложку старуха в варево, достала разрубленный кусочек мальчика, подула и отправила в жадный рот. Чёрные зубы в мясо вцепились, язык слюной покрывается, по телу блаженство разливается. Задрожала Баба-яга от удовольствия, застонала да принялась пританцовывать на месте. Ишь ты, Алёшка вкусный какой оказался, и не скажешь, что кожа да кости!
Помешала ложкой в котле старуха и заглянула в кипящий бульон. То травка какая покажется, то пахучая веточка проплывёт, а то и косточка раздробленная попадётся. Надо же, экая девка смелая попалась – и отваром напоила, и ножом зарезала, и лучшие куски отобрала. А куда ж остальное дела?
Заходила Баба-яга по избе, расшугала маленьких пауков, и только филин злобным глазом вниз косит.
– Где? Где Алёшкины кости? – проскрипел железом голос.
– У-ху! – подсказала мудрая птица.
Выскочила старуха на улицу, а там солнце на небушке светит, ярким лучом её слепит да забор костями гремит. Крутятся в глазницах тусклые угольки, клацают зубы, дрожат серые черепа. Смотрит Баба-яга, а неподалёку подкоп – зарыла девица останки, отдала вкуснятину мёртвым вместо того, чтоб ей кушанье дивное приготовить. Захватила злоба старуху, как пнёт она по забору, как застонут косточки древние да как затихнет вспугнутый лес!