– На, куколка, кушай, про моё горе послушай... – вырвалось у девицы.

– Ну, можно и так, – обалдело ответила та и повела округлившимися от удивления глазами. – С чем он, говоришь-та? С капустой?

– Вчера вечером только испекла...

– Отвыкла я от домашних харчей, – скрючила недовольное лицо кукла. – А поживее нет чаво?

– Поживее?

– Ну, мышь там, лягушка, сойдёт и мотылёк... Их не особо люблю, пыльца на зубах потом скрипит...

Открыла рот девица да так и села. Смотрит на маленькую да хорошенькую, а у самой внутри непонятный страх поднимается. Вроде и милая, и чудесная, и ручки крохотные, а веет от Маруси жутью и холодом. Отогнала от себя мысли неприятные Василиса и молвила:

– Сегодня ничего другого нет.

– Ну ладно, так и быть, давай свою кислятину...

Снова протянула девица румяный пирожок да как отпрянет! Не успела на лавку положить, вцепилась в пышный бочок Маруся, рычит, точно зверь лесной, по дереву кушанье возит, аж крошки во все стороны летят. Управилась куколка с угощением, села на лавку и смотрит пытливо. А Василиса дивуется, ни слова вымолвить не может.

– Ну? Только один пирог-та? – нагло спросила Маруся.

– Нет, там ещё осталось... – растеряно пролепетала девица.

– Тащи всё! Страсть как голодна! И капустка квашенная ничего, неплохонько!

Погладила кукла живот и сидит дожидается, за молодою хозяюшкой наблюдает – та к печке подскочит, пирожок возьмёт, принесёт, потом за новым воротится...

Кормила-кормила Василиса Марусю да не заметила, как не осталось ни одного пирожка.

– И это всё?!

– Слишком уж ты охоча до еды! – попыталась ласково сказать девица.

– А ты слишком уж прижимиста! – сложила ручки на груди кукла и отвернулась.

– Не обижайся, – погладила её пальцем по голове Василиса да продолжила: – Я тебе потом ещё сготовлю...

Донеслись из горницы шаги тяжелые, послышался зевок длинный, хлопнула глухо и тихо дверь. Перепугалась девица, вскочила да и не знает, куда спасительницу деть. А та кузнечиком подпрыгнула, уцепилась за запону грязную да ужом проскользнула за пазуху. Вовремя! Выходит им навстречу мачеха. Бледная, помятая и уже злая.

– Ты чего тут делаешь?

– Я, матушка... – замялась Василиса.

– Пироги наши трескаешь?!

Подхватилась Забава Пантелеевна к печке, глянь – а там ни одного пирожка не осталась! Налились глаза злобою, затряслись руки от бешенства, оборотилась она к падчерице и как ударит по щеке! Так и зашаталась несчастная девушка, за лицо схватилась да слёзы не удержала.

– Ах ты гадина болотная! Ах ты змея подколодная! Али одна дома живёшь?!

– Прости, матушка...

– Прости! Почём мне твоё прости?! Где?! Где пироги все припрятала?!

Женщина подскочила и начала за живот больно щипать Василису, точно оттуда сейчас же пироги посыплются.

– Чтоб у тебя зубы выпали! Чтоб ты язык проглотила! Ай!

Отпрянула удивлённо мачеха да на палец посмотрела. Собралась на кончике ярко-красная капелька крови.

– Вся в репьях да колючках! Всю ночь непойми где шастала! – высосала она кровь солёную и фыркнула злобно: – Новые пеки! Да живее поворачивайся! Скоро сестры проснутся, а их нечем кормить!

– Да, матушка!

Перевела Забава дух, повела раздражённо плечами да увидала тряпку. Схватила её и как бросит в лицо Василисы! Не успела девушка её поймать, не успела глазки поднять и осталось на чистой коже покрасневшее пятно.

– Убери здесь! – приказала мачеха и вернулась в горницы.

Заплакала девица тихо, бессловесно, вылезла из-за пазухи Маруся, спрыгнула на пол вычищенный и глядит.

– Да-а-а, Василиса, да-а-а... Нет, я разное повидала, – потешно всплеснула руками кукла и возмущённо надула щёки, – но такой тупорылой покорности ещё не встречала!