Повисает молчание, которое длится буквально вечность. Испугавшись, что она бросила трубку, я смотрю на экран. Нет, разговор продолжается. Включаю громкую связь и жду. Из динамика раздается звук, как будто кто-то шмыгает носом.

Она что, плачет?

Встретившись глазами с Ханной, я сознаю, что на моем лице застыло такое же потрясенное выражение, как и на ее.

– Обещать ничего не могу, – наконец говорит Ава. – Я передам твои слова агентству по усыновлению. Напиши мне на почту, как с тобой связаться. Только, пожалуйста, не радуйся раньше времени. Я могу лишь передать сообщение. Не знаю, получат ли они его и захотят ли отвечать.

Яростно жестикулирую, чтобы Чанк скорее дала мне бумагу и ручку.

– Хорошо! – Я готов на все. – Спасибо! Спасибо огромное! Вы даже не представляете, что это для меня значит. Для нас.

– Сказала же, не радуйся раньше времени.

Я хватаюсь за шею.

– Простите! Я не радуюсь. В смысле, радуюсь, но понимаю, что может и не получиться.

– Записываешь? – Судя по тону, она уже жалеет, что согласилась. Наплевать – я все сделал правильно.

Записав адрес ее электронной почты и снова поблагодарив, я кладу трубку, и мы с Ханной и Чанк молча смотрим друг на друга.

Наверное, у меня шок: ни слова не могу вымолвить. Даже подумать ни о чем не могу.

Впервые в жизни я благодарен за то, что меня назвали доставучим.

– Вау! – шепчет Чанк. – Вдруг и правда сработает?

Ханна прижимает ладонь к щеке.

– Господи! Даже не думала, что получится.

Давая выход чувствам, бью кулаком по воздуху. Дома родители, а то бы закричал. Хватаю Ханну и Чанк, и мы все трое в обнимку скачем на месте. Ханна пищит от восторга. Она всегда так делает, но сейчас меня это не раздражает.

– Что, черт возьми, происходит?

Мы отпрыгиваем друг от друга. На пороге комнаты стоит отец и с подозрением нас разглядывает.

– Ничего, – в один голос отвечаем мы.

Он приподнимает бровь.

– Врете.

Я обнимаю одной рукой Ханну, другой – Чанк.

– Просто соскучился по сестренкам, пап.

Отец тычет в нас указательным пальцем.

– Врете.

За его спиной появляется мама.

– Что случилось?

– Они радуются, – обвиняющим тоном заявляет отец.

Мать смотрит на него как на сумасшедшего.

– В смысле?

Он машет рукой в нашу сторону.

– Они кричат и обнимаются. Это неспроста.

Теперь уже и мать смотрит на нас с подозрением.

– Обнимаетесь? Все вместе? Это вы-то? – Она складывает руки на груди. – Отродясь такого не было. Что, черт возьми, происходит?

Делая шаг вперед, Ханна с улыбкой заявляет родителям:

– Я, конечно, извиняюсь, но это не ваше дело.

И закрывает дверь прямо у них перед носом.

Поверить не могу!

Она запирает дверь на замок, поворачивается к нам с Чанк, и мы все трое смеемся, а потом снова обнимаемся и скачем от радости.

Родители даже не пытаются попасть в комнату. Думаю, они вообще не поняли, что произошло.

Ханна падает на кровать.

– Сикс расскажешь?

– Нет, – резко отвечаю я. – Не хочу ее зря обнадеживать. Они, может, вообще не напишут.

– Думаю, напишут, – заявляет Чанк.

– Надеюсь. Но ты сама сказала: не просто так усыновление закрытое.

– Да уж, ждать – самый отстой.

Опустившись на кровать, я думаю о том, каким невыносимо тяжелым будет ожидание. Особенно если эта тетка так и не напишет.

Надеюсь, она понимает, что через неделю я снова позвоню. И еще через неделю. И еще. Буду названивать, пока она номер или имя не поменяет.

Только вот, если она и правда так сделает, придется начинать с нуля.

Радостное возбуждение проходит, и мы постепенно начинаем осознавать, как на самом деле обстоят дела. По мере того как тают наши надежды, мы буквально сникаем.