– О том, вы уж не серчайте, я вам лучше по дороге расскажу! Барин велел привезти вас домой немедля. Так что – пожалуйте в экипаж! Это ваши вещички? Тогда я их заберу. – И он с лёгкостью, одной рукой, подхватил с пола оба Зининых баула.

Но дочка священника не собиралась уезжать со станции вот так, ничего не предприняв – после получения такой-то новости!

– Одну минуту подождите! – попросила она. – Мне нужно отправить телеграмму домой, в Живогорск. А после этого мы сразу и поедем.

– Ну, так я снаружи вас подожду! – И Антип пошагал к станционным дверям – почти наверняка намереваясь толкнуть плечом стоявшего в них господина Левшина; однако тот заметил его приближение – посторонился.

А Зина поспешила к окошку телеграфа, на ходу растягивая шнурок на своём мешочке. Она полагала, что телеграмма, которую нужно было отправить маменьке и папеньке, обойдётся ей не дороже, чем в пятьдесят копеек. У неё же имелось при себе целых двадцать рублей! Вот только когда она уже подошла к окошку и хотела попросить у сидевшего за ним пожилого усатого мужчины телеграфный бланк, её ждало открытие.

В атласной сумочке Зина нащупала и свой гребешок, и книжку в бумажной обложке, однако маленького кожаного кошелька с двумя десятирублёвыми банкнотами там не оказалось. Не веря самой себе, девушка растянула мешочек пошире и заглянула в него. Однако глаза сообщили ей ровно то же самое, что и пальцы. Между томиком Диккенса и гребешком кошелёк уж никак не мог затеряться. В сумочке его просто не было.

«Выронила! – мелькнуло у Зины в голове. – Кошелёк выпал, когда я доставала гребень, чтобы причесаться!»

Но тут же она сама себя и одёрнула. Да, она собиралась подойти к зеркалу, чтобы поправить волосы, но не сделала этого. Она точно помнила, что не сделала – побоялась оставить без присмотра свой багаж. И книжку на станции она не доставала. Душещипательная история крошки Доррит в достаточной степени расстроила ей нервы уже за то время, пока она читала её в поезде. И продолжать истязать себя ею и на станции, где её бросили одну, она не желала.

Но всё же девушка почти бегом вернулась к скамье, на которой до этого сидела. И принялась осматривать всё вокруг – заглянула и под скамью, и за кадку с фикусом, и даже в мусорную корзину, где поверх Прасковьиной промасленной бумаги из-под пирожков по-прежнему лежало надкушенное Зиной яблоко. Но странное дело: червивым оно больше не выглядело! Его желтоватая мякоть сочилась нектаром, и от сладкого фруктового духа у Зины совсем некстати заурчало в животе.

Впрочем, открытию насчёт яблока Зина не успела ни обрадоваться, ни удивиться.

– Потеряли что-то, Зинаида Александровна? – вновь услышала она у себя за спиной вкрадчивый баритон господина Левшина.

Тот как ни в чём не бывало шёл по проходу между скамьями в её сторону. Его светло-карие глаза вцепились в Зину наподобие рыболовных крючков. А кинувший её на произвол судьбы Антип ставил тем временем Зинины баулы в ландолет – и в ус не дул!

Не отвечая мнимому студенту ни слова, Зина опрометью кинулась к дверям зала ожидания, выскочила на крыльцо – и только там перевела дух. Мимоходом она заметила, что на некотором отдалении от крыльца, под навесом коновязи, стоит маленькая одноместная коляска, из тех, что именуют «эгоистками», – неизвестно кому принадлежащая. В коляску эту запряжена была красивая белая кобыла с аккуратно подстриженной гривой. А возле отиралась, разглядывая средство передвижения, Прасковья – которая ухитрилась нисколько не вымокнуть под проливным дождём, хоть и ушла со станции перед самым его началом. Хотя даже навес не защитил бы её полностью, когда хляби небесные разверзлись.