Баба в чёрном платке словно почуяла взгляд Зины – тут же повернула голову в её сторону. Секунд пять или шесть они смотрели друг на дружку: Зина – с каким-то необъяснимым, ничем не оправданным страхом, Прасковья – с кошачьим любопытством. Но потом баба развернулась и, хлюпая по лужам своими разношенными ботами, зашагала от станции прочь – в сторону видневшейся невдалеке деревеньки.

Зина встряхнула головой, отгоняя наваждение, и тут же подоспевший Антип подсадил её под локоток – помог забраться в ландолет. Сам кучер немедленно занял своё место на облучке, хлопнул вожжами по бокам гнедых лошадей, и экипаж тронулся с места. Зина обернулась – почти против воли. В дверях станции стоял, провожая их взглядом, Андрей Иванович Левшин.

Впрочем, ландолет быстро повернул, так что девушка перестала видеть этого господина. И только тогда задалась вопросом: отчего она не попросила у Антипа полтинник на телеграмму? А затем возник и другой вопрос: кто мог украсть у неё кошелёк, который она на станции ни разу не вынимала из сумочки – так что о его местонахождении вор не сумел бы даже проведать.

Хотя, конечно, главный вопрос был сейчас не этот. И Зина, в очередной раз подавив вздох, поняла, что настало время его задать.

– Антип, голубчик! – позвала она, вспомнив, что так обращалась к выходцам из простонародья её маменька. – Так что же всё-таки произошло с моей бабушкой?

Даже сутуловатая спина Антипа непреложно выразила смущение. Зина видела, до какой степени кучеру не хочется ни о чём ей рассказывать. Да и неловким казалось беседовать с человеком вот так – когда он обращён к тебе спиной. Однако ждать момента, когда они приедут в усадьбу, дочка священника просто не могла. Небо после грозы прояснилось, сквозь перламутровые облачка мягко светило клонившееся к закату солнце, и всё вокруг: засеянные рожью поля, мимо которых они катили, берёзово-еловый лес в отдалении, зелёный крутогор с десятком деревенских домов, – источало покой и благодать. Чего девушка отнюдь не могла сказать о собственных чувствах. Она не готова была смириться с тем, что её почти выставили из родительского дома, отправив, словно в ссылку, к бабушке-незнакомке. Она, Зина Тихомирова, ничем этого не заслужила. Равно как и не заслужила того, чтобы её держали за дурочку – оставляли в неведении. Уж кем-кем, а дурочкой Зина точно не была.

– Я ведь, Антип, так или иначе обо всём узнаю, – сказала она.

И кучер сдался. Коротко посмотрев на барышню Тихомирову через плечо, он принялся рассказывать.

Вчера днём Варвара Михайловна Полугарская, Зинина бабушка, предупредила свою горничную Любашу, что пойдёт вечером купаться на пруд – погода ведь стояла жаркая и душная. Для таких случаев на усадебном пруду давным-давно была обустроена купальня, и горничную не удивило, что хозяйка, которой в прошлом году уже стукнуло шестьдесят, решила на закате дня освежиться. Единственное, что смутило Любашу, так это то обстоятельство, что барыня вознамерилась отправиться на пруд в одиночестве – обычно-то она всегда брала горничную с собой. Но Любаша указывать барыне на это, конечно, не решилась. И госпожа Полугарская часов в шесть вечера вышла из дому и направилась в сторону пруда одна.

– И после, – сказал Антип, – её в усадьбе никто более не видел.

Зина, пусть она эту свою бабушку совсем не знала, ощутила, как сердце её пропустило удар.

– Она утонула?

– Да нет, не похоже на то. – Антип, не оборачиваясь, помотал головой. – Когда бабушка ваша не пришла к ужину, хозяин наш, Николай Павлович, послал лакея с горничной на пруд. И там, в купальне, где Варвара Михайловна обычно переодевалась, её одежды не обнаружилось. Да и вообще, не нашлось признаков, что в купальню вчера вечером кто-то заходил. Накануне у нас тоже прошёл дождь, а дверка купальни слегка скребёт по земле при открывании. Так вот, когда Любаша и лакей Фёдор к купальне пришли, то следов от дверки на мокрой земле они не увидели.