– Я сделал его еще до того, как ты вошла, – глядя ей в лицо, с улыбкой произносит Кронос. – На самом деле ты не оставила мне выбора.

– Ты снова меняешь правила? – Она озадаченно вскидывает бровь и напрягается всем телом, услышав скрежет открывающейся двери и грохот приближающихся шагов. Кронос натягивает цепь, не позволяя ей увидеть вошедшего в камеру человека, но она и так узнает его по звуку тяжелого дыхания и пробивающемуся через тюремную вонь древесному запаху лосьона для бритья.

– Я не смогу убить тебя сам. И ты тоже не сможешь. – Удерживая заметавшийся в панике взгляд, Кронос толкает ее в дьявольскую бездну своих глаз, в которых когда‑то давно она похоронила свои душу и сердце. – Ты слабость, ради которой я живу, Мари. – Сухие губы обжигают ее висок. – Но нам пора возвращаться в ад.

– Всё должно быть не так… – сдавленно шепчет она, смаргивая набежавшие слезы. – Это нечестно, Уилл.

– Ты забыла, Мари. В этой игре нет никаких правил. – Кронос задерживает дыхание и прижимается к ее лбу своим. Мария едва заметно кивает и печально улыбается. Когда раздается щелчок предохранителя, она уже точно знает, что сегодня умрет, а значит, нужно успеть сказать:

– Я не прощу тебя даже в аду. – Вцепившись пальцами в окаменевшие от напряжения плечи, Мария прячет голову на его груди, не замечая, что цепь больше не сковывает горло.

– Неважно, Мари. Мы будем гореть там вместе, – обещает он, согревая дыханием ее затылок. – Пора, генерал, – его уверенный голос ставит финальную точку в затянувшейся игре.

Мария Демори закрывает глаза, слушая грохот бьющегося напротив сердца, в котором теряются звуки автоматной очереди. Она не чувствует ни боли, ни страха, когда свинцовый дождь насквозь прошивает их тела. Всё заканчивается слишком быстро. Слишком легко.

«Мы этого не заслужили», – проносится в ее голове последняя осознанная мысль, прежде чем ад гостеприимно распахивает свои врата.

Опустив автомат, генерал какое‑то время буравит застывшим взглядом забрызганную кровью стену. Медные густые подтеки сливаются с пятнами плесени, образуя причудливые узоры. Если смотреть с его ракурса, то они чем‑то напоминают раскинувшиеся крылья с черно‑красными перьями…

От жуткого сравнения, рожденного явно нездоровым воображением, по спине генерала пробегает неприятный озноб. Одинцов никогда не был суеверным человек, хотя родился и вырос в фанатично религиозной семье, но сейчас в этом пропахшем нечистотами, кровью и смертью карцере он впервые в жизни явственно ощущает чужеродное присутствие.

Словно нечто потустороннее, темное и разрушительное витает над изрешеченными пулями телами. Они по‑прежнему крепко держат друг друга в объятиях, будто даже после смерти боятся, что явившиеся по их души демоны приготовили для них разные котлы.

Поежившись, Одинцов отступает назад, стараясь не смотреть на проклятые пятна на стене, но взгляд так и тянется именно туда. Напитываясь кровью, размытые контуры приобретают всё более отчетливые формы двух распахнутых демонических крыльев. Багровые перья зловеще мерцают, пульсируют, словно вот‑вот вырвутся из бетонной стены.

Лампочка внезапно начинает мигать. Воздух сгущается, грудную клетку сжимают свинцовые клещи, в ушах частит взбесившийся пульс. Боковым зрением генерал замечает мечущиеся вокруг него тени. Волосы на затылке встают дыбом, по позвоночнику градом катится пот.

– Чертовщина какая‑то, – тряхнув головой, севшим голосом бормочет Одинцов и пятится назад, отрывая взгляд от стены и уставившись себе под ноги.

– Что с телами будем делать, генерал? – сквозь нарастающий гул прорезается отрезвляющий голос.