Дали пятак. Один срок – за валюту, подрыв экономики, как они это называли. Второй за проституцию. Хорошо ещё, что сроки не складывались, а то могли бы и десять впаять. А если бы узнали, что я с иностранцами работала, то и вовсе измену Родине припаяли!

Арина замолчала. Легла, уставившись в потолок. Лицо было спокойным, но это спокойствие было тяжёлым, как свинец. Она подняла из глубины души то, что пыталась всю жизнь забыть. Мария молчала, понимая, что сейчас не надо слов. Нужно дать время подумать, отпустить, дожить до вечера.

Дверь в палату резко отворилась, влетела медсестра с лотком для шприцев.

– Девочки, готовьте свои попы, будем ставить уколы, – весело проговорила она. – Я сегодня пораньше. У меня сестра приезжает, встречать надо. С врачом договорилась, не беспокойтесь. Арина Викторовна, а вы чего такая печальная?

– Молодость вспомнила. А она у меня не из весёлых была. Вот и печаль, – тяжело вздохнула та.

– Вы особо не печальтесь, а то врач заметит. Попадёт и вам, и мне. У нас тут как: чуть не так, и сразу укольчик, – тихо, почти шёпотом, заметила медсестра.

– Спасибо. Я помню, что всегда нужно улыбаться. Даже когда на душе пусто, – устало сказала Арина, устраиваясь на кровати. А когда медсестра вышла, добавила: – Только, по-моему, если слишком часто улыбаешься без причины, то на придурка больше походишь?!

Мария усмехнулась, но ничего не ответила. Больше в этот день не вспоминали. Тихо поужинали, разошлись по своим кроватям, взяли книги, но ни одна так их и не открыла.

Утро началось суетливо. На этот день был намечен осмотр главным врачом, а по графику на их палату приходился ещё и банный день. В воздухе чувствовалась спешка, суетные шаги, шорох полотенец и приглушённые голоса санитарок. Всё словно слилось в один ритм больничной механики, в которой женщины были всего лишь звеньями.

Женщины, вымотанные днём, немного оживились только к вечеру. Пройдя все положенные мероприятия, утомлённые, но словно очищенные, они расслабились только после ужина. Вернувшись из бани, раскрасневшиеся, с наслаждением выпили по стакану крепкого, обжигающего чая с мёдом и легли в аккуратно застеленные, пахнущие порошком и свежестью постели, которые подготовила Зиночка.

– Красота, как же я люблю этот момент! – сказала Арина, вытянувшись на кровати, чувствуя каждой клеточкой тела прикосновение ткани, хрустящей от чистоты. Её голос был каким-то особенно тёплым, почти детским.

– Какой именно момент? – спросила Мария, допивая чай и с любопытством посмотрев на неё.

– Когда после горячей бани ложишься в идеально чистую постель, и вот это первое прикосновение, – Арина закрыла глаза, будто прочувствовала всё заново. – Как будто кто-то тёплый, заботливый, невидимый тебя ласкает, обнимает, укутывает чем-то неощутимым?! Нежность, да и только. А через пару дней это ощущение исчезает, будто его и не было.

– Да, я тоже такое чувствую, – отозвалась Мария, улыбаясь. – И правда, странно, как быстро уходит.

Неожиданно в палату распахнулась дверь, начался ужин.

– Девочки, поднимаемся, столовая работает по графику! – тишину разрезал голос дежурной.

– Весь кайф сломала, – с досадой протянула Арина, нехотя вставая. – После бани, если честно, есть совсем не хочется.

– Потому что чаю напились. А здесь не дома, не встанешь через час к холодильнику за бутербродом. Надо идти, – рассудительно заметила Мария.

– Понятно. Ладно, пошли, – кивнула Арина, тяжело поднимаясь.

Так закончился суматошный, наполненный мелкими событиями день. Женщины поужинали, разделись и улеглись в кровати. Свет уже был выключен, но за окном ещё оставалась дымчатая, блёклая вечерняя заря. В палате стоял полумрак, не читать, ни что-то делать не хотелось. Тишина, звуки больничной жизни за дверью, редкие гудки с улицы, всё стихло.