Но, как на зло, из оцепенения меня вывело сообщение, пришедшее на телефон от матери Павла:

«Ты забыла забрать для него обед. Я кому готовила котлетки? Он там отощал совсем, сидя с тобой. Доведёшь мужика! Потом не жалуйся».

И ведь скажет, что довела. И что сама виновата, взвалив на него столько всего. И что она всегда была против нашего союза и тем более ребёнка!

Сонечку она, конечно, любит по-своему. Но когда я ждала рождение дочери, мать Паши перебралась к нам и я то и дело ловила её сожалеющие взгляды и слышала вздохи огорчения. Ведь, как сказала она однажды своей подруге: «теперь Павел будет связан с ней ребёнком! Надежды больше нет».

Спасибо хоть, что в глаза мне не высказывала подобное. Я и без того терялась, как себя вести.

Теперь же, видимо, всё изменится.

А она, несмотря ни на что, тоже стала мне семьёй, как и Антон Сергеевич, отец моего мужа.

Своих-то родителей у меня никогда и не было. Я росла с бабушкой, а когда её не стало, в шестнадцать лет попала в интернат. Почти сразу же, оставив школу, поступила в колледж, жила в общежитии. А после встретила Пашу… И вскоре переехала к нему.

– Катерина? – я вздрогнула, перед глазами, словно белая пелена, от чего сразу не заметила нашего врача. – Почему здесь стоите, кого-то ждёте? Вы плачете?

Я принялась спешно стирать с лица дорожки слёз.

– Всё в порядке… Здравствуйте. Как раз хотела с вами поговорить.

Как же в этот момент я надеялась, что он не зайдёт в сестринскую! Мне и без того тошно.

Хотя, собственно, почему я боюсь? Разве это мой позор?

Но, почему-то, поступок Павла словно на меня, а не на него самого, бросил тень.

– А-ах! Да… – слишком громко, чтобы не дойти до нашего слуха, прозвучал голос Лизы.

И врач, переменившись в лице, обошёл меня и скрылся за дверью сестринской.

3. Глава 3

Какое-то время я слушала, какой поднялся переполох, как обычно спокойный и мягкий голос нашего доктора превратился в стальной и резкий. Но ждать, пока кто-то из них выйдет и увидит меня, я не стала. Не смогла. От мысли, что придётся обсуждать всё это с мужем, становилось буквально плохо.

Я не готова.

Не сейчас. Не здесь. Когда надо быть с дочерью и поддерживать её.

Но при этом, как вернуться в палату и избежать её вопросов, я не знала. Соня всегда была на удивление чуткой девочкой. Она очень остро реагирует на изменения в моём или Пашеном настроении, всегда спрашивает, что случилось, как помочь.

Это очень трогательно, до слёз трогательно, приятно и грустно, когда твой, совсем ещё маленький ребёнок, серьёзно и участливо интересуется: «Чем тебе помочь, мама, ты только скажи».

Сразу хочется стать сильнее…

Павел тоже так чувствует. Она и к нему как-то раз подходила с таким вопросом, когда он вернулся домой совершенно без настроения, уставший после деловой встречи, раздражительный.

Возможно, Соня, эта та причина, по которой мы никогда не ссорились из-за усталости. У Павла просто не было шанса на ком-либо сорваться после такого: «я тебе помогу, хочешь? Только не куксись, пожалуйста. Хочешь чай? С сахаром в кубиках».

Однажды подобную картину застала и мать Павла, к которой Соня подошла, чтобы успокоить после какого-то её недовольства укладом нашей жизни… И вот она-то это не оценила. Сказала, что ребёнок живёт в семье таких же детей, раз мы научили Соню брать на себя ответственность за чувства взрослых. Мол, ребёнок должен играть, заниматься своими делами. Это, во-первых. А во-вторых, спросила она тогда, как это мы позволяем малышке лезть в дела взрослых?

И Сонечке высказала, якобы нехорошо это: «Видишь, что взрослые не в духе, не лезь. Помочь она собралась! Как? Твоё дело не мешать».