Мевлюд, багровея сразу всем круглым безбородым лицом, закусив верхнюю губу, остервенело погрёб к тому берегу.

… ползком, черпая рукавами воду, братья Разины размяли посреди камыша дорожку и затянули каюк в камыши.

Влекли его всё дальше вглубь, в камышовые заросли, пока не пропали из вида вовсе.

…не слишком далеко раздался вопль и дурная предсмертная сутолока; и крики татарвы:

– Бу ере! Чек! Чек! (Сюда! Тащи! Тащи! – тат.)

…шумная суетня приблизилась.

Иван, сжав топорик, завалился на бок, ожидая…

Оказалось: Ивашка Черноярец с дедом затягивали в камыш свой каюк.

…у молодой их бабы вдруг вскрикнул – сквозь материнскую руку, зажимающую рот его, – младенец.

Дед Ларион хапнул ребёнка из бабьих объятий и тут же сунул, как полено, в стылую воду. Баба рванулась к Лариону, но дед безжалостно сгрёб всё её лицо в другую, раскорячившуюся пауком длань, сминая ей неумолимыми перстами рот, скулы, виски, как глину, другой же рукою продолжая держать младенца под водой.

Баба, теряя сознание, осела.

Спустя недолгое время дед вытащил из воды онемело обвисшую, побелевшую, в красных пятнах, клешню. Сжал-разжал кулак, разгоняя застывшую в жилах руду.

…к ночи вышли на каюке из едва проницаемой серой мари навстречу – нос в нос – казачьему, на стружке, дозору, державшему вёсла на весу, ружья наготове.

Не сумели уже ни напугаться, ни обрадоваться.

Кровь их закиселилась.

Якушка не переставая лязгал зубами.

В лице Матрёны не нашлось бы и кровинки, и губы её как растворились.

К станице Верхние Раздоры, откуда ходил дозор, татарва не пришла.

…в натопленном курене у белёной, набухшей жаром печи плоть их оживала.

Ивану со Степаном поднесли по ковшу крепкого вина.

Сжимали те ковши непослушными ладонями, лили неразличимое на вкус в стылые рты.

Под висками обрывочно застучало. Нехотя поползла красная кисельная жижа сквозь занемелую плоть.

Поднесли в плошке обжаренное, шипящее сало.

Ни пальцы, схватившие его, ни рты ожога не ощутили.

Начали жевать – глаза у братьев стали круглые, слюдяные.

Якушка всё лязгал зубами, и не мог ничего прожевать.

…укутав всех троих шкурами, Матрёна тоже, зажмурившись, выпила.

И, хоть не могла по-прежнему произнести ни слова, будто отрешившись от своего тела, деревянно пошла до хозяйки куреня в сени.

Вернулась, неся в руках сухие порты и рубахи.

Все трое её казаков безропотно разделись донага.

Матрёна развесила на печи насквозь сырые одежды.

Растёрла хлебным вином Якова, зажав его голову под мышку, чтоб не лязгал ртом. За ним – Степана, ставшего, без стыда, столбом пред ней. За ним – Ивана; и тот – дался.

…только потом занялась собой.

…крепко, потерянно спавшего Степана растолкал старший брат. Голос плохо слушался Ивана, он сипел:

– Слышь? Стёп? Шумят…

Заполошная жуть сжала сердце: вослед за Черкасским городком явились татарове в Раздоры!..

В курене трепетали лампады. Кто-то грохнул дверями, выбегая.

Матрёна с Якушкой спали в соседней землянке: надо было скорей разыскать их, не потеряться.

Всё происходило будто в тягучей одури.

Похватали высохшие кафтаны, влезли в тёплые рукава.

Ткнувшись друг в друга, стали на крыльце.

Горели, расплёскивая языки, факелы. Огромные тени проносились по лужам. Тоскливо, умученно ржали во тьме лошади.

Не стучали тулумбасы, не взвывали трубы, не громыхали ружья, не свистели стрелы, – не звучало того отчаянного хора, что со вчерашнего дня так и клокотал в голове.

Никто никуда не бежал.

Шла перекличка.

– Прокопий!

– Тута!

– Мартын!

– Слышу!

– Агей!.. Агей!

– …с лекарями Агейка!

– Емельян!

– Здеся!..

…двинулись на близкие голоса, к мятущимся теням.