Во дворе их дожидался знатный татарин в дорогом камзоле, в такые, вышитой золотом и украшенной каменьями, в кожаных туфлях без каблуков. Круглоголовый, с лицом неровным и противным, как мочёное яблоко, он стоял враскоряку, упираясь ладонями сразу в два изукрашенных посоха.

Степана пронесли мимо – и он, хромая на обе ноги, заковылял, помогая себе посохами, следом.

Татарин двигался так, словно ехал верхом на незримой рыбе, всё время соскальзывая с боков: то на один край, то на другой.

…Степан вспомнил не раз слышанный стук его посохов по двору.

То был эмин. Он часто кричал на стражу. Его слушались и боялись.

Серб встретил Степана с трепетом, как родного.

Резкие его морщины выдавали то сострадание, то радость, скоро сменявшиеся на добром лице.

Степан улёгся на свою лежанку, по которой успел заскучать. Принесли большую плошку пилава и половину расколотого арбуза.

– Грек! – пояснил серб, кивнув на угощения.

…ели пилав из общей плошки. Стеван глотал, едва жуя, а затем, глядя мимо, терпеливо ждал, чтоб Степан зачерпнул в свою очередь.

Доев, положили арбуз посредине – и черпали деревянными ложками мякоть.

– Знаш ли ко иде са два штапа? (Знаешь, кто ходит с двумя посохами? – срб.) – спросил Стеван.

Степан догадался, но качнул бородой, как бы вопрошая, и серб, торопясь, но, понизив голос, рассказал:

– Газда тамнице! Злотвор над злотворима!.. Али да чуеш, брате мой, причу о нему! (Хозяин тюрьмы! Злых злей!.. Но послушай, брат мой, быль о нём! – срб.) – серб стал говорить ещё тише. – Едном е он преварио пашу, био осудзен и послат на погублене. Веч су га набияли на колац! А онда е стигло помиловане! Скинули су га са коца, Степане! Зато он – онако! (Когда-то он обманул пашу, был приговорён и отправлен на казнь. Его уже посадили на кол! И тут пришло помилование! Его сняли с кола, Степан! Оттого он – вот так!) – серб потешно показал, как, переваливаясь, ходит эмин. – …Дуго су га лэчили. Сад му ноге иду свака на свою страну. Мрзи све живо! А найвеча омраза му е на хришчанэ! Сатро би он и мене и тебе, али мора да му е злато драже од омразе! (…Его долго лечили. Теперь его ноги идут в разные стороны. Он ненавидит всех живых! Но сильней всех ненавидит христиан! Он сгубил бы и меня, и тебя, но, должно быть, золото для него дороже ненависти! – срб.)

…выскребли арбуз до белого дна.

Степану стало совсем тепло на душе.

Вытянув ноги, тихонько пел: «…как со славной… со восточной… со сторонушки… пр-р-ротекала быстрая речушка… Дон…».

Набирал воздуха, и брал чуть громче: «…он… он прорыл, прокопал, младец… горы крутыя… А по Дону-то… по Дону… донские казаки живут, всё охотнички…».

Серб сидел напротив – и, не умея подпеть, мычал, и все морщины его – играли песню вместе с ним.

Степан, подмигивая сербу, посмеивался над собой: «В один вечер не казнили – а радости, как навек отпустили…».

…на другое утро пожаловал гость: жид в лапсердаке с длинными рукавами, в добрых коричневых сапогах. Очи навыкате, голова – грушевидна, борода – стрижена в цирюльне, из-под скуфейки – пейсы.

С ним зашёл, суетясь, Абид – должно, получил от жида свою монетку.

На ляха гость даже не взглянул. Мельком, но зорко оглядел Степана, однако распухшая голова его не вызвала у жида любопытства.

Серб оказался тем, кого искал.

Жид кивнул Абидке. Тот ткнул серба ногой:

– Тур, явур! (Встань, неверный! – тат.)

Стеван поднялся.

Жид облапал выпавшими из рукава длинными, будто струящимися пальцами его шею, плечи, спину, зад. Пихнул в грудь – Стеван пошатнулся, глядя на жида с брезгливым испугом.