Каюк проходил сквозь двери куреня.

Собака забралась на стол к стоявшей там козе. Коза глядела на божницу и не шелохнулась.

Иван и Степан спустились с печи в каюк.

Толкнулись от печи в холодные сени и выплыли на улицу: ловить, что ещё не потонуло.

Весь Черкасск был полон небом. Посреди неба торчали трубы.

Неистово орали лягушки. К черкасским земляным валам плыла корова, и за ней, белой стаей, крича и размахивая крыльями, гуси.

На земляных валах жгли костры. Готовили харчи.

…сплываясь на каюках и долблёнках к стенам и башням городка на запах каши, казаки, не унывая, переругивались.

– Дед Ларион! – звал Черноярца Аляной. – Ты, никак, сызнова за зипунами?

Черноярец, степенный, сидел на носу, а гребла – как водится на каюках, одним веслом – его старуха.

– Слышь, дедко? – настырно окликал Аляной Черноярца. – Не то захотел бабку обратно отвести в турскую семью? Вот, возвертаю! Гуторить по-турски забыла, но ей и не надобе, и так догадаетесь, что у бабки на уме…

Аляной, распотешившись, перевернул свой каюк, успев вскрикнуть: «…чертяка такая!».

Сразу же вымок целиком, но возле валов оказалось не глыбко.

Пошёл, трудно загребая ногами в чёрных как сажа татарских штанах, с тем видом, что идти по воде ему было в обычай.

– Анчихрист! – ругалась бабка Черноярца. – Бесстыжий кобеляка!

– Бог с тобой, бабка! Вишь, по воде хожу! – отвечал Аляной. – Не свезёшь до Азова? Яблоком угощу! – и показал, что хочет бежать к их каюку.

– Тьфу! – откликнулась бабка, поспешно выгребая стороной. – Чтоб тебя выстудило!

– Пахомушка, – отвлёкся Аляной на другой каюк, где торопился на запах харчей казак Пахом Олексеев. – А ты куда овцу утрось отвозил? Я в окошко гляжу: ты с овцой катаешься. Не то показывал ей чего?

С полпути Аляной повернул в сторону колокола.

– А вот гляну… – пояснил сам себе. – Может, туда рыбка какая заплыла, на ушицу доброму казаку.

Колокол оказался до средины в мутной воде – и утопил язык.

– Озюм йурюп олурсын? (Сам дойдёшь? – тат.) – спросил стражник.

Его звали Абид. Он смотрел на ноги Степану.

«Захотят казнить – казнят. А коль не хотят пока – пусть пособят», – рассудил Степан, глядя снизу вверх на широкое, скуластое, чуть лоснящееся молодое лицо.

– Озюм – оламам (Сам – нет. – тат.), – ответил Степан.

Абидка ушёл, не закрыв дверь.

Гжегож и Стеван глядели, не вставая, в раскрытый проём.

…всё тянулось, как водится у татар, долго и бестолково.

Не испытывая и толики страха, Степан молился, бережно проговаривая каждое слово вслух:

– Прости, Господи, меня. Прости, государь православный Алексей Михайлович всея Русии. Вели помянуть душу мою грешную. Прости, святой Иоанн Предтеча, покровитель наш. Прости, Николай Чудотворец, казацкий заступник. Прости меня, святой Стефан первомученик, покровитель мой. И святой Филипп… Простите, Зосима и Савватий, молимся вам. Простите, государи патриархи вселенские. Простите, государи митрополиты, и архиепископы, и епископы. Простите, архимандриты, игумены! Простите, протопопы, священники, дьяконы. Батюшка Куприян, прости! Прости, народ христианский московский, народ донской христианский, народ волжский христианский, народ днепровский христианский. Братья мои во Христе, смилуйтесь.

Серб тревожно косился на Степана.

…явился всполошённый молдаванин, принёс посох. Подхватил Степана, помог подняться.

Опираясь на посох, другую же руку закинув молдаванину на плечо, пошёл. От волос молдаванина пахло дымом, от рубахи – снадобьями.

…пред ними распахнули железную дверь во двор.

Солнечный свет вспорхнул во все стороны, как золотая птичья стая.