— Даже не представляете, насколько вы заблуждаетесь, дорогой мистер Громов, — передразнивает Карина, и мне внезапно хочется ее поцеловать.

Не знаю, почему, просто захотелось. Приподнять за талию, чтобы лицом к лицу оказаться, и прижаться губами к губам...

— Садитесь, дядя Мартин, вам нельзя стоять, — слышится взволнованный голос. Опускаю голову и вижу Макара. Да, точно, это Макар, стоит прямо передо мной. Мирон по левую руку, Матвей по правую.

— У вас кровь течет, — озабоченно кивает Мэт на мою ногу.

Мальчики окружили меня и смотрят такими взглядами, от которых в груди туго натягивается и протяжно звенит невидимая струна.

Щенячьими взглядами. Преданными. Они ловят каждое слово, каждое движение. И провалиться мне сквозь землю, если эта ребятня не пытается меня поддержать.

Сзади доносится отрывистый лай. Оборачиваюсь и вздрагиваю.

Боги. Еще один точно такой же взгляд. Преданный. Собачий.

Что я такого особенного сделал? Чем все это заслужил? Мой собственный сын никогда так на меня не смотрел, может, потому что я всегда у него был? А эти мальчишки растут без отца.

Чертов Епифаний, только попадись мне! Клянусь, твои яйца будут висеть на самом высоком в мире дереве, а твой подгоревший зад засверкает так ярко, что сможет освещать дорогу усталым путникам не хуже маяка Джидды*.

— Давайте мы вас подсадим, — предлагает Мирон.

— Ну что вы телитесь, господин Громов? — требовательно зовет Карина. — Шевелитесь быстрее!

Я бы, конечно, с удовольствием с ней попререкался, но в мокасине уже начинает хлюпать, это снова открылось кровотечение. Откуда так много крови берется из прямо скажем пустякового разреза? Вероятно, осколок вошел слишком глубоко и задел несколько крупных сосудов.

Еще и сама рана щиплет и ноет. Надо поскорее добраться до фельдшерского пункта, о полноценной клинике я даже не мечтаю.

Забираюсь в середину этой помеси мусорного бака с собачьей будкой. Карина садится за руль.

— Мам, а можно мы с вами поедем? — теперь преданные щенячьи взгляды обращены на Каро.

— Пожалуйста, — шепчут Мирон и Матвей, и мне даже интересно, как она справится. Или она привыкла, это я тут один развожу сантименты?

Карина выдерживает паузу, но хватает ее ненадолго.

— Можно, — сдается она, и мальчишки в мгновение ока оказываются на заднем сиденье. Следом за ними в салон влетает крупная тень и замирает в ногах у детей. Из-за кресел доносится частое собачье дыхание.

— Он что, тоже с нами едет? — поворачиваюсь к Карине. И глазам своим не верю, она как будто извиняется.

— Пусть уже прокатится, — просительным тоном говорит Каро, — а то потом будет несколько дней дуться.

— Так вы у нас не только Мама Ангелочков? — пробую пошутить. — Вы еще и Матерь Грома?

— Что-то типа того, — кивает Карина, — Громчик вырос вместе с моими детьми, так что вы недалеки от истины.

Она заводит двигатель, я наклоняюсь к ней, чтобы не услышали дети.

— К вашему сведению, мисс Ангелис, даже если бы я вдруг трансформировался в представителя семейства парнокопытных полорогих, то при всем желании не смог бы отелиться, — говорю вполголоса. — Вам озвучить причину или сами догадаетесь?

Каро громко фыркает и отворачивается, сосредотачиваясь на дороге. А я придирчиво осматриваю салон.

— Что вы так смотрите? — замечает Каро.

— Да вот, удивляюсь, что этот ваш катафалк в принципе завелся и едет.

— Почему вы такой нудный, господин Громов? — морщится Карина.

— Я нудный?

— Да, вы. Вам все не нравится. Моя собака. Моя машина. Мой папа.

— Собака у вас отличная! — заверяю ее. — Папа вообще высший пилотаж. Но вот машина... Такое ощущение, что взяли киоск и приварили к рессорам.