Уже несколько лет от Вени не было ни слуху, ни духу.

Как-то высказала свои мысли папе и услышала в ответ: а оно тебе надо?

Она ни о чем не спрашивала Лору, а та молчала; этой темы между ними просто не существовало , хотя они очень сблизились со времени их работы в одной школе.

Все шло своим чередом: рос сын, на работе ею были довольны и руководство и родители. Одно тревожило и не отпускало: состояние мамы. Она копошилась на кухне, много времени уделяла внуку, но Лиля чувствовала: что-то происходит с того дня, с той майской субботы, когда она принесла в дом этот коричневый конверт.

Мама не жаловалась, не бегала по врачам, но она стала другая. Это видел и папа, бросающий на неё изредка тревожные взгляды.

– Все нормально, Алик.

Она улыбалась какой-то слабой, беспомощной улыбкой, почти забросила кухню и оживала только рядом с Матвеем.

Почти месяц пролежала в неврологическом стационаре, который славился сильными врачами.

– Если бы вы жили где-то в глубинке за Уралом, я бы посоветовал вам ехать в Москву, а так, – врач, похожий на состарившегося Атоса, развел руками. – А так – думайте сами.

Мысль об отъезде папа озвучил на дне рождении внука. Он передал Лиле бумажку с номером телефона.

– Позвони. Это номер учителя иврита. Ведёт небольшие группы. Его очень хвалят. Нам с Фаечкой это уже ни к чему, навряд ли пригодится. К нему, – он кивнул на внука, – все само придет, без усилий. А для тебя это будет лучшим багажом. Да нам и везти особенно нечего. Всю жизнь отработали на совесть, а богатства особого не нажили. Вот квартиру жалко.

Он задумался.

– Ну, думаю, что и это не самое страшное. Потерявши голову, о волосах не плачут. Правда, Фаечка?

Она кивнула с неожиданно проснувшись интересом в глазах.

Почти два года Лиля отходила на занятия. Это была действительно небольшая группа – всего пять человек. Учителем был молодой парень, на которого они – люди разных возрастов – смотрели, как на Бога.

Язык ей понравился сразу – своей мелодичностью и непохожестью ни на что. Это позже пришло восхищение его конструктивностью, возможностью создавать слова по схемам, зная лишь три буквы корня. А вначале, глядя на таблицы, начерченные Даниэлем, она неуверенно спросила:

– Вы действительно считаете, что это можно выучить, хотя бы теоретически?

– Не вы, а ты, – поправил он её с улыбкой. – В иврите нет обращения на “вы”, мы все братья.

Они уехали зимой восемьдесят девятого.

– Вовремя, бар-мицву Матвею отметим уже на месте.

Потом Лиля не раз задумывалась, каким мудрым и прозорливым оказался её папа. Как вовремя они поднялись и получили хотя бы небольшое, но преимущество перед той валом вновь приезжих, который обрушился на страну через год.

Они сразу сняли квартиру в Тель-Авиве, в стареньком двухэтажном домике на первом этаже с маленьким палисадником.

– Дом, конечно, бедовый, развалюшка, а не дом, но квартира совсем неплоха, – отметил папа. – И район тихий.

Потом выяснилось, что район не только тихий, но и очень удобный для жизни: рядом была школа и поликлинника, небольшой супермаркет и отделение почты, а на соседней улице, буквально за углом – остановка автобусов и маршруток.

Им не нужна была помощь: Лиля прилично говорила на иврите и уверенно решала все дела, необходимые на первом этапе.

Мама немного пришла в себя, но отказалась от ульпана, привычно взвалив на себя кухню.

Папа было начал учёбу, но через месяц аккуратных посещений занятий заявил:

– Нечего мне там делать. Молодежь сплошная. Не хочу позориться, да и незачем. В этой стране вполне можно прожить и без иврита: русских немало, идиш выручает, а иврит – так у нас личная переводчица есть, да и второй не сегодня-завтра появится. Правда, Матвейка?