На втором листе – адрес и телефон для назначения визита.

Лиля сидела со своим конвертом, не решаясь его открыть.

– Я сейчас, – папа тяжело поднялся со стула. – А ты читай пока.

Это было короткое и мало эмоциональное письмо. Ее муж выражал понимание сложившейся ситуацией и сожаление. Сожаление, что на сегодняшний момент он не может ничего поменять. Америка закрылась, неизвестно на сколько, возможно – навсегда. Что в первую очередь он думает о ней, Лиле и о ребенке. Да, именно так и было написано – “о ребенке”, словно у их сына не было имени. Имени, которое выбрал он сам, а она легко согласилась.

Мама болеет, с переездом в Бостон дело застопорилось, в общем, все очень сложно. И вообще, все не так просто в этой стране больших возможностей. Не так просто, как думалось ему, сидя в Москве. Они долго обсуждали сложившуюся ситуацию с мамой и решили, что наиболее приемлемым вариантом будет развод, ибо он порядочный человек и не может, нет! – не имеет никакого морального права кормить ее надеждами. Она еще молода и сможет устроить свою жизнь, а не проводить ее в бессмысленных ожиданиях и иллюзиях. Они навели справки, и Влад все устроил. Да, конечно, пришлось заплатить, кому нужно, но у Влада сумасшедшие связи и он все провернул так, что ей нужно только позвонить, назначить время и приехать для подписи. И она свободна. Свободна, как птица.

“Жду ответа, как соловей лета”.

Почему-то эта фраза из писем эпохи ее детства всплыла в памяти.

И вторая.

“Сколько в мире океанов, сколько в нем песку,

Столько счастья я желаю на твоем веку”.

В конце письма Веня тоже желал ей счастья и выражал уверенность, что у нее все будет хорошо.

Она подняла глаза и увидела родителей, безмолвно ожидающих, пока она дочитает это письмо. Встретилась взглядом с папой и прочла в его глазах: “все нормально, доча, прорвемся”.

Мама приняла все намного тяжелее. Она не жаловалась, но стала какой-то тихой и прозрачной. Феей, потерявший способность радоваться и творить чудеса. В доме запахло валерианкой, а папа с мамой частенько разговаривали в спальне, за закрытыми дверьми.

Через два года Лиля с Матюшей пошли в первый класс: он в школу, где работала Лора, а она в другую – немного подальше, где открылась вакансия.

Она сразу полюбила свой 1-й В, ей не надо было приспосабливаться и привыкать: эти девочки с бантиками и мальчишки с короткими стрижками были ровесниками ее сына, и она понимала и любила их, как своих.

Она стала Лилия Александровна и ей было смешно слышать, как путаются эти малыши в её длиннющим имени-отчестве.

За сына она была спокойна: к первому классу их совместными усилиями он был готов, к тому же – Лора была рядом и сообщала ей в подробностях обо всем, что творилось в школе.

Матюша учился хорошо, примерно выполнял домашние задания иногда с бабушкой, но чаще – сам. Он усердно выводил буквы и цифры, склоняя круглую головку и помогая себе языком. У него не было Лилиного почерка, да и что можно ожидать от ребенка, сразу начавшего писать шариковой ручкой.

“Нажим – волосяная, нажим – волосяная” – это в прошлом. Странно, что многие вещи, которые когда-то были так важны, через некоторое время становятся совершенно лишенными смысла. Да, можно отменить каллиграфический почерк, занести его в графу “бесполезное и никчемное”, не стоящее усилий и времени, потраченных на выписывание этих округлостей и витиеватых вензелей. Но как можно было занести в эту графу собственного сына, полностью вычеркнуть из памяти улыбчивого и круглоголового Матвейку – этого она не понимала.