– А что, я так некрасиво говорю?

Этим, совершенно детским вопросом, он как-то сразу расположил ее к себе. Он старался, явно старался ей понравиться, продираясь, как через джунгли, через падежи и спряжения глаголов, через прилагательные, упрямо нежелающие согласовываться с существительными.

– Можно будет встречаться? – спросил он с надеждой в голосе. И добавил:

– Без телефона я разговариваю лучше.

Она вдруг почувствовала необычную легкость. Да, он ее видел, она ему уже нравится, так что решать ей. Такая игра в мяч и её очередь кидать.

Они договорились о встрече на берегу моря, вечером, когда немного спала жара.

Он пришел в белых брюках, цветной тенниске и мягких мокасинах. И она с грустью поняла, что не сможет упомянуть про Рио де Жанейро, где все ходят в белых штанах . Вернее, упомянуть-то сможет, но он, наверняка, не поймет, о чем это она. И ещё много такого есть, о чем они никогда не поговорят, не вспомнят, не посмеются и не погрустят. Разные песочницы, разные буквари, разные песни. Нет никаких точек соприкосновения: у нее за спиной свое прошлое, которое даже одной точкой не пересекается с его прошлым. Эта мысль не давала ей покоя все то время, пока они степенно гуляли по набережной. Он что-то рассказывал на русском, сбиваясь на иврит, она вежливо улыбалась, кивая.

А потом, в кафе, он, словно исчерпав запас слов для разговора, замолчал. И она внезапно почувствовала, как хорошо с ним молчать. Легко, непринужденно, не испытывая неловкости и желания что-то сказать, чтобы заполнить паузу. А еще не отпускала мысль, что он старше, намного старше ее. Она пыталась понять: мешает ли ей этот факт, но не находила ответа. Ей нравился его акцент, который не был таким тяжелым в живой беседе. Нравилась его ненавязчивость, легкость, естественность и вместе с тем – предупредительность и забота. Это проявлялось в мелочах и самых, казалось бы, простых вопросах: не хочет ли она поменяться с ним местами, чтобы лучше видеть море? Любит ли она салат с курицей? Если да, то он очень рекомендует заказать его именно в этом кафе – у них необыкновенная зелень.

– Меня всегда тянет спросить, где они ее выращивают, прямо здесь, на берегу?

– Вы часто здесь бываете? – она спросила и тут же пожалела о своем вопросе.

– Когда навещаю дочку, мы иногда с внуками забегаем сюда. Они любят здешнее мороженое. Я думаю, что твоему сыну оно тоже понравится. Надо как-нибудь прийти сюда с ним.

Она кивнула, поняв, что он все решил, что их встречи будут продолжаться, что он хочет познакомиться с Матвейкой. Решил, не спросив ее мнения, но это ей почему-то было приятно.

Почему? Ответа на это у нее не было.

Он словно прочел ее мысли, накрыл ладонью ее руку и произнес медленно на иврите:

– Лили, прости, я, наверное, немного поторопился насчет твоего сына. Ведь в конечном счете все решает женщина. И решение за тобой. Я, с твоего разрешения, позвоню через пару дней и ты сообщишь, что решила.

Он расплатился с официантом карточкой, без этого дурацкого копания в кошельке и выискивания мелочи. Без того позерства, которое порой так раздражало ее в бывшем муже.

– Мы можем пройтись до стоянки, если ты не устала, или подождешь меня на скамейке?

– Конечно, пройдемся, закат, такая красота.

– О, подожди, ты ещё не видела наших зимних закатов, эти краски передать под силу только талантливому художнику.

Он помолчал и добавил:

– Зимой пляж пустой и пройтись – просто удовольствие.

Они медленно шли к стоянке и Лиля думала о мудрости иврита, который не признает обращения на “вы”, тем самым стирая дистанцию, делая людей ближе с самого начала знакомства.