А еще она заметила, что они говорят обо всем и в то же время – ни о чем. Он не рассказал ничего о себе, не спросил про нее. Хотя… Что про нее спрашивать – и так все понятно: совсем зелененькая, в Израиле меньше года. Правда, с ивритом, совсем неплохим, даже приличным – это она поняла на курсе.

– Со следующей недели начинаю преподавать в ульпане, – неожиданно для себя призналась она. – Очень волнуюсь, как пойдет.

– У тебя прекрасный иврит, даже не скажешь, что ты меньше года в стране. И ведь ты будешь преподавать людям с нуля. Уверен, что твоих знаний хватит.

Она кивнула, чувствуя, как важна ей эта поддержка. Поддержка почти незнакомого мужчины, с которым она провела всего лишь один вечер.

Он позвонил, как и обещал, но только не через пару дней, а через неделю. Извинился, что замотался по работе и пригласил на концерт.

Концерт был утренний, в каком-то монастыре, в зале с прекрасной акустикой. До этого выпили кофе в маленьком придорожном кафе. Картонные стаканчики, но совершенно необыкновенный маковый рулет – тонкое тесто, сплошная начинка.

И вот тогда ее накрыло теплой волной. Что это было? Благодарность? Признательность? Пробуждающаяся симпатия? Наверное, все вместе.

Может, потому, что это было в ее жизни впервые: и это придорожное кафе на заправке, и рулет с маком в маленькой картонной формочке. И взгляд этого мужчины, смотрящего на нее так, как не смотрел на неё никто прежде.

Концерт был великолепный: Бах, Брамс и Рахманинов. Все знакомое, а оттого – еще более любимое.

После концерта они погуляли немного по парку, принадлежащему монастырю, и успели прикупить бутылку розового вина в небольшом магазинчике, который уже закрывался.

Уже в машине, по дороге домой, он объяснил, почему родители назвали его Цви.

– Вообще-то, я должен был быть Гирш, в честь деда. Но Гирш на идиш “олень”. Вот этого “оленя” перевели на иврит. Получилось Цви. Но близкие зовут меня Цвика.

– Да, это не так официально, – согласилась она. – А у меня цветочное имя – Лилия. Но тут меня все зовут Лили. И тоже назвали в честь бабушки. Ее звали Лия. Красивое имя, но я осталась на своем.

– А как насчет фамилии?

– Фамилию я не меняла, наверное, чувствовала, что вся эта история ненадолго.

– Папа Мати остался там? В Москве?

Она обратила внимание, что он знает, откуда она родом. Значит, интересовался у Шимона. А она, она совсем ничего о нем не знает. Он не рассказывает, а спрашивать неловко.

– Папа Мати? Нет, он в Нью-Йорке, хотя, возможно, сейчас уже в Бостоне. Мы не поддерживаем связь.

Последнюю фразу она добавила сухо, как бы предупреждая дальнейшие расспросы.

Он понял.

И опять беседа ни о чем. О погоде, о последних теплых деньках, после которых начнется сезон дождей.

Она видела, что он несколько раз украдкой посмотрел на часы и прибавил скорость. Довез до дома, церемонно открыл дверь машины и легко прикоснулся губами к ее руке.

– Лили, спасибо за общение и такое приятное утро.

– Ну, что ты, это тебе спасибо! Мне все понравилось: и дорога, и монастырь, и музыка. И даже кофе с маковым рулетом. Это было просто великолепно!

– Я рад, что смог доставить тебе удовольствие. Дай бог, не в последний раз. Вот так, постепенно, я изучу все твои вкусы. Шабат шалом, Лили.

– Шабат шалом, Цвика.

Он не обманул: их отношения разворачивались действительно постепенно, как лента какого-то фильма. Фильма, наполненного большими и маленькими сюрпризами, согретого теплом и пониманием.

После праздников Лиля начала работать в ульпане, ей нравилось объяснять правила языка вновь прибывшим, видеть их изумленные глаза и радость, когда им удавалось произнести короткую фразу, грамотно составить предложение. Да, этот язык, такой умный и мелодичный, был совершенно не похож на русский или английский. Он опрокидывал знакомые и привычные понятия и брал в плен, медленно и уверенно вытесняя другие языки. По ее просьбе с Цвикой они говорили только на иврите, и такое общение дало ей много. Остались в прошлом страхи и комплексы, что она не справится. Два года усердного изучения иврита в Москве не прошли даром.