Саша не говорил ничего. Но взгляд его скользил между ними, как луч фонарика, изучающего закрытые поверхности. Он не спрашивал, не намекал, но каждый его взгляд звучал громче, чем любой вопрос.

– Раньше он, кажется, спал отдельно, – сказал Саша, прищурившись. – Сейчас вместе?

Мила замерла.

– Мы живём в одной комнате, Саша. Квартира однокомнатная. Что ты имеешь ввиду задавая этот вопрос?

Он кивнул, будто принял информацию, но по глазам было видно: он собирал слова, сдерживал раздражение, боролся с вопросами, которые не мог сформулировать. Он отставил чашку, сцепил пальцы на коленях.

– Ты уверена, что справляешься?

Она знала, что за этим стоит. Не забота – сомнение. Не участие – попытка вытащить её наружу, туда, где всё понятно и можно дышать только одним способом.

Данила потянулся, взял её за руку. Движение было неуверенным, как у ребёнка, который не уверен, можно ли держаться, когда начинается буря. Саша это заметил. Зрачки сузились. Он смотрел, как хирург перед разрезом.

– Мы всё делаем вместе, – сказал Данила. Его голос был не громким, но звучал как заявление. – Я ей помогаю.

Саша повернулся к нему.

– Ты понимаешь, что ты говоришь?

– Да, – твёрдо ответил Данила.

– И ты считаешь, что тебе этого достаточно?

Данила хотел что—то ответить, но замер. Тогда Мила заговорила:

– Он говорит правду, Саша. Он помогает. Он рядом. Он делает, что может. Иногда – больше, чем мог бы кто—то другой.

Саша долго смотрел на неё. Потом на их руки. Потом снова на неё.

– Ты ему веришь?

– Я с ним живу. Конечно, верю.

Он встал. Быстро. Почти с раздражением, будто слова оказались не теми, что он ждал. Или – слишком точными.

– Мне пора. У меня дела.

Мила проводила его до двери. Не спрашивала, зачем пришёл. Он сам не знал. Только перед выходом, уже в коридоре, сказал:

– Я просто хотел увидеть ТЕБЯ. Но, кажется, ТЫ теперь – не ты.

– А ты всё тот же? – спросила она спокойно.

Он пожал плечами:

– Нет. Просто я не делаю вид, будто всё осталось, как было.

И уже собирался уходить. Он встал, отступил от стола, поправил рукав куртки, но не пошёл к двери. Постоял секунду, потом снова посмотрел на Данилу – прямо, открыто, так, как взрослые смотрят на подростков, когда решают, стоит ли вступать с ними в разговор, или оставить при своих фантазиях.

– Слушай, Данила, – произнёс он, и голос его был тише, чем раньше, но в нём не было мягкости. – А тебе вообще… нравится здесь? У Милы?

Данила поднял глаза. Он не испугался, но в лице появилось то же напряжение, с которым он в первый раз пришёл к ней домой, когда ещё всё казалось временным и хрупким.

– Да, – сказал он после короткой паузы. – Мне тут хорошо. Я с Милой.

– А что значит «с Милой»? – уточнил Саша. – Ты понимаешь, о чём я спрашиваю?

Мила хотела вмешаться, но замерла. Саша не смотрел на неё, обращался только к нему.

– Ну… – начал Данила и запнулся. Видимо, не ожидал, что о таком можно говорить прямо. Он покосился на Милу, как будто искал у неё разрешения. Но она молчала. – Ну, она меня не прогоняет. Мы вместе спим. Она мне всё разрешает. И ещё она делает кофе утром, а я его пью и… и знаю, что она никуда не уйдёт.

Саша приподнял брови. Ничего не сказал. Данила вдруг выпрямился, вдохнул и добавил:

– Она теперь моя. Моя Мила. Моя жена.

Тишина, которая наступила, была не просто тяжёлой – она раздавила всё, что осталось от воздуха. Саша даже не изменился в лице. Он просто перестал дышать – на долю секунды – и посмотрел на Милу, как будто медленно разрывал между ними занавес, который они пытались держать натянутым.

Мила почувствовала, как у неё сжалось внутри всё. Сердце ушло куда—то в живот, и там стало холодно.