Его голос стал громче. Не крик – но срывающийся, как шаг на лестнице, когда оступился, но не упал.

– Я не могу, Мила! Я не могу больше не знать. Я не могу жить, будто ты меня терпишь. Что я для тебя – временное. Что я – пока никто не видит!

Он вскочил. Стул отъехал, скрипнув. Он сделал шаг, потом ещё. Пошёл в комнату, но тут же вернулся. Как будто замкнул круг. Остановился. Дышал часто. Грудь ходила вверх—вниз, как у человека, который только что пробежал, хотя он стоял на месте.

– Я чувствую, что теряю тебя. Я всё чувствую, Мила. Всё. Даже когда ты молчишь. Даже когда гладишь – и я знаю, что ты сейчас не со мной. Я чувствую это!

Он заплакал. Сначала тихо. Потом громче. Слёзы не капали – текли. Щёки покраснели, нос заложило, губы дрожали. Он опустился на колени, уткнулся лбом ей в колени.

– Не бросай меня, пожалуйста. Я не смогу. Я не знаю, как жить, если ты уйдёшь. Я не выдержу, Мила. Я не выдержу.

Он обнял её ноги, цепляясь, как ребёнок, которого увозят. Она положила руку ему на затылок, потом на спину. Не гладила. Просто держала. Чтобы он знал, что она – здесь. Но внутри была пустота. Глухая. Она не знала, что чувствует. Жалость. Страх. Гнев. Всё сразу. И усталость. Сильная, липкая усталость, как от воды, которую тянешь ведром, но она снова наливается.

– Я не ухожу, – прошептала она. – Слышишь? Я здесь.

– Скажи громко.

– Я с тобой.

– Ещё.

– Я с тобой, Даня. Я здесь.

Он затих. Не сразу. Его плечи ещё дёргались, дыхание рвалось, как будто тело не верило словам. Но постепенно он уткнулся щекой ей в живот и замер. Тело его обмякло. Только пальцы на её бёдрах ещё сжимались – то сильнее, то слабее, будто он боялся, что отпустит – и она исчезнет.

Мила сидела в кресле, наклонившись к нему. Шея онемела, колени затекли. В груди всё горело. Хотелось сбежать. Хотелось остаться. Хотелось, чтобы это всё кто—то другой вынес. Кто—то, у кого есть силы.

После того как он успокоился, они так и остались в комнате – не разговаривая, не двигаясь, в какой—то особенной тишине, которая не давила, а будто окутывала. Данила лежал, прижавшись к ней, уткнувшись лицом в её живот, как будто там был его центр – место, где ему можно было дышать. Она гладила его волосы, медленно, мягко, и каждый раз, когда пальцы касались затылка, чувствовала, как его дыхание становится ровнее.

Он ничего не говорил. Только держался. Ласково, как умеют дети, когда боятся снова остаться одни. Мила не шевелилась. В теле стояла усталость, но не тяжёлая, а тёплая. Как после бани, когда уже некуда спешить.

– Я не уйду, – повторила она почти шёпотом, не зная, слышит ли он. – Я здесь. С тобой.

Он чуть кивнул, подбородок прижался к её бедру. Мила провела рукой по его плечу, по рукаву футболки, ощутила под пальцами знакомую ткань и что—то щёлкнуло в голове – воспоминание без образа. Просто ощущение, как в детстве, когда мама обнимала под пледом. Без страха. Без слов.

Она наклонилась, дотронулась губами до его виска. Он не вздрогнул. Только чуть повернул голову, будто ждал этого движения. Мила снова поцеловала – мягко, не как женщина мужчину, а как человек, который хочет отдать тепло. Затем ещё. На этот раз ближе к уху.

Он поднял глаза. Лицо было тёплым, расслабленным. Взгляд – почти прозрачным. Она увидела в нём не вопрос, не просьбу – просто доверие. И что—то внутри неё дрогнуло.

Мила сдвинулась ближе, легла рядом. Он осторожно развернулся, подтянулся, обнял её – несмело, но с тем напряжением, которое бывает у человека, боящегося потерять. Она погладила его по спине, медленно, от шеи до поясницы, и почувствовала, как его тело расслабляется. Он не говорил ни слова, но всё, что было между ними, дышало этой тишиной – не тяжёлой, а тёплой, живой.