Саша в это время, скорее всего, уже ехал в офис. Водил аккуратно, строго по правилам. Никогда не ехал быстро. Не потому, что боялся, а потому что считал – нет смысла. «Стабильность – вот чего нам не хватает», – говорил он. А она тогда соглашалась. А потом встретила Данилу – и впервые увидела, что стабильность – это не всегда жизнь. Иногда это просто комната без окон.

Она выбрала не правила. Выбрала ощущение, что живёт. Даже если страшно. Даже если не знает, куда это всё приведёт.

И теперь уже поздно спрашивать себя, кто был прав. Просто потому, что теперь она – здесь. С другим утренним светом. С другой тишиной. С другим телом, которое спит за стенкой и не просит ничего, кроме того, чтобы остаться рядом.

Мила разложила на столе завтрак – нарезала хлеб, достала сыр, поставила чай. Данила сел напротив, ещё сонный, но с той своей особенной сосредоточенностью, которая появлялась у него с утра, когда он внимательно следил за тем, что делает она. Он не зевал, не болтал. Просто ел и смотрел – будто каждый её жест был частью чего—то важного.

Телефон завибрировал на подоконнике. Мила машинально потянулась и, увидев имя на экране, на секунду задержала палец – не из-за того, что не знала, брать или нет, а потому что не хотела, чтобы Данила видел.

Саша. Опять.

Он писал редко, в основном коротко: «Ты как?» или «Живы?» или просто «Привет». Иногда звонки. Не часто. Раз в месяц, не чаще. Она не брала, а потом через день сама писала – коротко, сухо. Этот контакт висел в воздухе, как запах старой одежды, которую не носишь, но выбросить жалко.

Сейчас он звонил. Не писал – звонил.

Она взяла трубку, быстро, почти на автомате:

– Алло?

– Привет, – голос был спокойным, чуть уставшим. – Случайно не занята?

– Немного. Мы завтракаем.

– А… ну ладно. Хотел просто спросить, как ты. Скинь потом пару строк, если будет время. Всё.

– Хорошо, – ответила она и отключила.

Мила почувствовала, как тишина в комнате стала другой. Плотнее. Жёстче. Она повернулась – Данила сидел с ложкой в руке и смотрел на неё. Не с обидой, не с растерянностью. С чем—то новым. Жёстким. Непонимающим, но уже не детским.

– Кто это был?

Голос – ровный, но в нём что—то дрогнуло. Как будто он знал ответ, но хотел, чтобы она соврала.

– Просто Саша. Мы раньше были вместе. Иногда звонит.

Она сказала это спокойно, без попытки сгладить. Потому что не хотела врать. И потому что верила – он поймёт.

– Зачем он звонит, если вы не вместе?

Он продолжал есть, но ложку не опустил в тарелку. Держал её в воздухе, как будто от неё зависело, продолжится ли разговор.

– Не знаю, – сказала Мила. – Может, из вежливости. Может, по привычке.

– А ты хочешь, чтобы он звонил?

Вот тут она почувствовала, как напряглось всё. Он не повышал голос. Не смотрел в сторону. Но в каждом слове было что—то цепкое. Что—то, чего раньше в нём не было.

– Нет, – ответила. – Я не жду его звонков.

Он отложил ложку. Посмотрел на неё так, будто хотел сказать ещё что—то, но не решался. Как будто сам боялся, что скажет лишнее.

– А ты скучаешь по нему?

– Даня…

– Просто скажи. Если да – скажи.

Она замолчала. Не потому, что не знала, что ответить. А потому что не хотела лгать, но и правда была сложной.

– Нет, – сказала. – Я просто помню. Но не скучаю.

Он кивнул, но лицо у него не изменилось. Он не стал мягче. Не улыбнулся. Просто снова взял ложку и начал есть. Медленно, не поднимая головы. И в этом молчании было больше тревоги, чем в любом крике.

Мила смотрела, как он жует – аккуратно, с усилием. Как будто еда больше не имела вкуса. Как будто всё, что было в ней – упрямство, ревность, обида – мешало даже глотать.