– Доброе утро, любимая, – сказал он.

Сказал без улыбки, но с такой уверенностью, будто это давно между ними решено. Будто так и должно быть.

Ответа сразу не последовало. Женщина просто смотрела, пока он подошёл ближе и потрогал её щеку. Коснулся аккуратно, будто проверяя, действительно ли она здесь. Потом поцеловал. Сначала в висок. Потом в щёку. Потом в уголок губ. Без наигранности, как умеет только тот, кто ещё не знает, как надо.

Она не двинулась. Дала ему это сделать. Только когда он снова потянулся, Мила мягко взяла его за руку и отвела в сторону. Без слов, без резкости. Он не обиделся. Просто сел рядом, опустился на корточки, положил голову ей на колени и прикрыл глаза.

Мила сидела молча, не двигаясь, с пустой чашкой в одной руке, а второй удерживая его за плечи, будто боялась пошевелиться и разрушить ту хрупкую тишину, что установилась между ними; Данила дышал ровно, прижавшись к ней, словно всё самое важное уже произошло, и теперь им оставалось только быть рядом, без слов, без объяснений, просто в этой тишине, в которой было больше смысла, чем во всех разговорах.

Он вдруг сказал:

– Я тебя люблю.

Сказал это просто. Без попытки услышать что—то в ответ. Просто сообщил, как говорят «идёт дождь» или «чайник закипел».

Мила не ответила. Погладила его по голове. Один раз. Больше не смогла. Сердце сжалось, как от холода.

– Я сейчас, – сказала она, и он послушно отпустил её.

Женщина встала и пошла в ванную. Закрылась, не заперлась. Постояла немного, потом включила воду. Долго смотрела, как она течёт. Плеснула на лицо. Несколько раз. Смотрела в зеркало – не узнавала себя, но и не пугалась. Просто увидела, как будто к утру стало больше лет. Или меньше сил. Неважно.

Когда она вернулась на кухню, Данила уже стоял у плиты с включённым чайником, в руках держал кружку и, заметив её, сразу улыбнулся – так, как улыбаются люди, для которых происходящее не вызывает ни тревоги, ни сомнений; просто взгляд, спокойный, домашний, будто это утро ничем не отличается от всех остальных, будто всё у них по—прежнему хорошо.

– Я поставил воду. Ты будешь чай?

Мила молча кивнула, села на табурет, а пока он наливал кипяток и протягивал ей кружку, наблюдала за каждым его движением с ощущением, будто они живут в каком—то хрупком, отдельно стоящем мире, где всё нужно делать аккуратно. Данила сел напротив, потянулся через стол, протянул ладонь, и она, почти не задумываясь, вложила в неё свою руку – не потому, что хотела сказать что—то важное этим жестом, а просто потому, что он ждал и это было единственное, на что хватало душевных сил.

Ладонь Данилы была тёплой, чуть влажной. Он держал её руку крепко, с той наивной настойчивостью, которая бывает у людей, не умеющих притворяться, будто именно этот контакт, это прикосновение могло удержать рядом всё, чего он боялся потерять.

– Мне с тобой хорошо, – сказал он, не глядя в глаза.

Мила ничего не сказала, только слегка кивнула, не отводя взгляда, потому что знала – любые слова сейчас были бы не к месту и не помогли бы ни ему, ни ей, а молчание, хоть и простое, оказалось самым честным, что она могла ему дать в этот момент.

Мила сидела на кухне, обхватив ладонями кружку. Кофе уже остыл, но она продолжала делать вид, что пьёт – не потому, что хотелось, а просто чтобы было что держать в руках. В такие утренние минуты чашка казалась чем—то вроде якоря, чем—то, что даёт телу смысл оставаться за столом. Окно было приоткрыто, сквозняк шевелил край занавески, где в углу была вытертая полоска – она её давно собиралась зашить, но так и не собралась.