Она ничего не сказала. Только шагнула вперёд. Тишина между ними была не паузой. Лезвием. Тонким, как нерв. Такси ждало, будто знало маршрут заранее. Водитель не открыл глаз, когда они сели. Машина поехала, словно во сне. Город проносился мимо. Дома – как надгробья. Балконы с цветами, высохшими до скелетов. В каждом окне – лицо. Или его тень. Алиса не смотрела. Она слушала: дыхание Парижа. Пульс улиц. Эхо собственных шагов, которых ещё не было. Особняк встретил их, как ждут старого врага. Белый фасад, рассечённый трещинами. На воротах – печать: трезубец, обвитый змеёй. Символ, вырезанный в её памяти, как ножом.

– Дом не горел, – сказал Дэмиен. – Но внутри всё сгорело.

Алиса шагнула вперёд. Каблук щёлкнул. Звук ушёл в глубину, как капля в колодец.

– Даже пепел умеет дышать, – её голос не дрожал. Но воздух стал гуще.

Внутри пахло плесенью, вином и чем-то другим – сладковатым, как перегоревший ладан. Картины на стенах были испуганны. Некоторые замазаны. Другие – подделки. Ложь лилась с них, как старая краска. Алиса чувствовала её кожей.

– Архив – в подвале, – Дэмиен щёлкнул пальцами, будто открывал ловушку. – Я туда не спускаюсь.

– Почему?

– Некоторые двери открываются в обе стороны.

Он передал ключ. Холодный. Тяжёлый. На конце – две змеи, свернувшиеся в круг. Символ вечного возврата. Или заключения. Она спустилась. Ступени скрипели, как кости под ногами. Пахло тем же, что и в её кошмарах. Гарью. Страхом. Старой, запекшейся правдой. Свет мигнул. Включился. Больнично-жёлтый. Почти мёртвый. Полки. Папки. Всё в идеальном порядке. Слишком идеальном. Будто смерть решила быть библиотекарем. Первая папка. Зарисовки. Подписи: V.L. Женщины. Горящие. У каждой – знак на запястье. Её знак. Один из рисунков. Лицо. Почти её. Но с пустыми глазами. В уголке – цифры. Координаты. Она схватила лист и пошла наверх. Воздух был гуще. Голова – как после удара. Но ноги знали путь.

– Нашла? – он стоял слишком близко.

– Координаты. Кто-то спрятал их в краске.

Он взял лист. Медленно. Пальцы задержались на её руке. Шрам между ними будто вспыхнул. Почти боль. Почти признание.

– Это не должно было сохраниться, – прошептал он.

– Но оно здесь, – её голос был твёрд. Но внутри – дрожь. Не от страха. От узнавания.

Он опустил лист.

– Утром едем. – Голос стал тише. – Ночью здесь ходят тени.

Алиса обернулась на лестницу в подвал. Что-то шевельнулось в темноте. Не тень. Форма. Сложенная из пепла.

– Они придут за мной? – спросила она.

Дэмиен потушил лампу. В последнем отблеске его глаза сверкнули, как рубины на трости.

– Они уже здесь.

Тишина хлынула обратно. Но теперь в ней звенело – как ржавый колокол в пустом храме.

Париж начался с предательства. Холод вокзальных тоннелей впился в кожу, как иглы, но Алиса знала: это не просто мороз. Это память. Та самая, что оставила шрам на запястье и женщину в пламени – в её снах. И теперь, когда ночь хлынула в особняк, как тёмная вода в рану, всё началось заново. Особняк Вальтеров стоял на отшибе, словно вычеркнутый из карты города. Окна его смотрели в пустоту, не отражая света. Фасад трескался, как кожа старика, скрывающего слишком много. А внутри стены дышали. Сквозняки были не ветром, а воспоминаниями. И каждый звук отзывался эхом былого. Комната матери – теперь её временное убежище – встретила Алису молчанием. Обои облезли, но под ними угадывался прежний узор: виноградная лоза, вплетающаяся в буквы. Те же, что она видела в записях отца. Или ей это казалось? Запах лаванды впился в ноздри – точно такой же, как в ночь пожара. Мать всегда носила эти духи. Даже когда пламя лизало её платье, последнее, что чувствовала Алиса, – был этот аромат. Сладкий. Предательский. На комоде – зеркало. Прикрыто тканью, но не глухо. Ткань подрагивала, будто стекло под ней дышало. Алиса не касалась. Ей казалось, оно ждёт. Подоконник был пуст. Но там стоял подсвечник – одиночный, латунный, с начерченным знаком в основании. Круг, три точки, трезубец. Символ повторялся. Повсюду. На перилах. На раме кровати. Даже на шрамах. Она легла. Пружины издали стон, будто вспоминали. Простыня пахла не только пылью, но и розмарином. И ещё – серой. Как после выстрела. Или взрыва. Сон пришёл не сразу. Сперва – тень. Как покрывало, сползающее с памяти. А потом – голос. Она была в той же комнате. Но другой. Детской. Цвета масла и солнца. Голоса звучали, как музыка. Кто-то пел. Женщина. Рука касалась её щеки. Пальцы – знакомые. Мягкие. Тёплые. И в этот момент – хруст. Кожа рассыпалась в пепел. Мать сгорела, как свеча. Молча. Её глаза не кричали. Они смотрели. Долго. Даже когда лицо исчезло. Комната вспыхнула. Воздух треснул. А пепел – закружился. В центре вихря – буква. М. Изломанная. Не человеческая. Не руническая. Буква мира, где мёртвые шепчут.