– Ладно, Дэмиен, – она повернулась к зеркалу, где трещины складывались в змеиный узор. – Но если это ловушка… Я сожгу и картину, и тебя вместе с ней. Слова повисли в воздухе. Но не осели. Они впитались в стены, в холст, в сам воздух. Она подошла к зеркалу.

– Ты слышишь меня? – шёпот. Но чёткий.

Трещины разошлись чуть шире. Линии образовали символ. Овал с тремя разрезами внутри. Знак, который она однажды видела на медальоне Виктории. А потом – на шее отца. Тишина загустела. Из неё выросло напряжение. Словно в комнате кто-то затаил дыхание. Кто-то, кто давно должен был быть мёртв.

– Если ты лжёшь, Дэмиен Рейнольдс… – голос был ровный, но за ним пульсировала ярость. – Я сожгу эту картину дотла. Тень в зеркале пошевелилась. Отразилась искра. Огонь? Или её воображение? Или предупреждение? Она не моргала. Не дышала. Лишь сжала спички крепче. На полу осталась ещё одна капля. Прямо у края картины. Теперь их было три. Треугольник. Метка. Дверь не хлопнула. Она закрылась медленно. Как будто кто-то провёл рукой. Пальцем. Последняя щель затянулась. И в этот момент в воздухе прозвучал голос. Тихий. Почти ласковый:

– Ты – ферзь. Но даже ферзя можно съесть.

Алиса не обернулась. Она только улыбнулась – уголком губ. И в зеркале эта улыбка повторилась. Секундой позже. На запястье вспыхнул свет. Узор трансформировался. Петля превратилась в круг. Внутри – две змеи. Сцепленные. Одна – светлая. Другая – почти чёрная.

– Игра началась, – её голос дрогнул, но не от страха. От предвкушения. В зеркале что-то шевельнулось в ответ – и вдруг все свечи в мастерской погасли.

Тьма длилась мгновение. Когда свет вернулся, на столе перед картиной лежал пепельный отпечаток ладони. Слишком большой, чтобы быть её. Всё стало тише. Даже её дыхание. Даже пульс. Только свет в зеркале продолжал мерцать. Ровно. Как дыхание другого существа. Оно смотрело. Оно ждало. Оно услышало.

ГЛАВА 2. ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ

Париж начался с предательства. Холод вокзальных тоннелей впился в кожу, как иглы, но Алиса знала: это не просто мороз. Это память. Та самая, что оставила шрам на запястье и женщину в пламени – в её снах. Поезд вынырнул из тоннеля. На секунду город казался нарисованным – белым углём по чёрной бумаге. Мосты – как кости. Дома – как пустые клетки. Луна дрожала в реке, будто боялась смотреть на себя. Алиса сидела у окна. Сжимала ремешок сумки до боли в пальцах. Шрам под свитером оживал, как бы отвечая на ритм рельсов. Не её пульс. Чужой. Навязанный. Дэмиен сидел напротив. Спокойствие в нём было неестественным – как застывшая вода перед бурей. Его пальто будто только что с вешалки. Волос – ни единой непослушной пряди. В каждом движении – холодная точность. Он держал трость, как дирижёр – неотъемлемую часть партитуры. Рукоятка – змея, свернувшаяся восьмёркой. Её глаза – два рубина. Они смотрели на Алису. Даже когда он не смотрел.

– Ваш шрам пульсирует, – сказал он, не отрывая взгляда от окна. – Как будто она зовёт.

Алиса сжала запястье. Кто «она»? Картина? Женщина в пламени? Или та часть её самой, что уже начала гореть?

– Тени вас не пугают? – спросила она.

– Только те, что отражают правду, – он повернул голову. Свет скользнул по его щеке и выхватил тонкую линию. Шрам. Почти как её. Почти – зеркало.

Поезд замедлился. Скрежет, как когти по стеклу. Париж встретил их не романтикой, а пустотой. Ветер на перроне пах гарью, камнем и… лавандой.

Алиса замерла.

– Лаванда, – прошептала она.

– Ваш отец любил этот запах, – ответил Дэмиен. Он смотрел не на неё – сквозь. Словно сквозь время.