Её дыхание сбилось. Пальцы невольно сжались. Левое запястье – будто вспыхнуло. Узор под кожей пульсировал, откликаясь. Он не торопился. Как будто знал: она всё равно заглянет внутрь.
– Что это? – её голос прозвучал тише, чем хотелось бы.
– То, за что вас могут посадить. Или – спасти.
Он слегка отступил. Дал ей пространство. Пространство для выбора. И ловушку. Алиса медленно развязала нить. Ткань соскользнула – как саван. Под ней – холст. Старый, покрытый лаком. Изображение – до боли знакомое. Пальцы дёрнулись. Внутри – крик. Но он не вырвался наружу.
Картина была почти её. Почерк – узнаваемый. Пигменты – те, с которыми она работала год назад. Даже микротрещины – идентичные. Но это не была её рука. Кто-то скопировал не только стиль – её страхи, её сны. Это было… интимно.
– Это подделка, – её голос дрогнул, будто по холсту провели ножом.
– Все картины – подделки, мисс Вальтер, – он провёл пальцем по краю холста. – Даже оригинал. Особенно оригинал.
– Я. Этого. Не. Делала.
– Тогда кто? – Его взгляд скользнул вниз – будто знал, где искать. – Ваш отец?
Её сердце оборвалось. Как будто в груди раздался внутренний звон. Старый. Из детства. Из того дня, когда всё сгорело.
– Оставьте отца в покое.
– Я бы с радостью. Но, увы, это он первым украл оригинал. Картина принадлежала дому Вальтеров. А теперь – всплывает в галереях по частям. Вопрос не в морали. В контроле. Он подошёл ближе. Алиса невольно сделала шаг назад. Его тень коснулась её стоп, как ледяная вода. У неё зазвенело в ушах.
– Помогите мне. Найдите оригинал. И уничтожьте остальные. Пока это не сделал кто-то менее… рациональный. Например, Виктория Ланген.
При этом имени воздух в мастерской словно выгорел. Алиса почувствовала вкус пепла на языке – тот самый, что остался после последней встречи с Викторией. Мёртвой Викторией.
– Она… она мертва, – вырвалось у Алисы.
– Её тело – да. Но её коллекция – жива. И скоро выйдет на аукцион. С этой "вашей" работой как центральным лотом.
Тик-так. Часы в углу комнаты тикали громче. Или это пульс. Или они совпали.
– Вы можете молчать. А можете выбрать. Сейчас.
– Почему я?
– Потому что вы помните, как горит ложь.
Он посмотрел на её руку. Чуть прищурился.
– Ваше запястье… интересно. Оно всегда так реагирует на правду?
Он не улыбался. В этом и была угроза. Потому что он верил. В то, что говорит. В то, что всё уже решено.
– Я дам вам время. До полуночи. После – всё становится необратимым.
На пороге он обернулся:
– Кстати. Вы проверили сегодня зеркало? Там кто-то ждёт.
Губы Алисы сами сложились в ответ: – Она всегда ждёт. И только потом она осознала – эти слова сказала не она. Они просто вырвались. И он исчез, оставив после себя лишь каплю дождя на полу. Она была красноватой. Как кровь. Или старая краска. Он вышел без звука. Дверь захлопнулась с грохотом, от которого задрожали кисти в стакане. Последняя упала на пол, оставив кляксу в форме трезубца. Холст остался лежать на столе. Теперь он казался тёплым. Как живой. Тишина вернулась, но теперь в ней звенел невидимый колокол – будто где-то разбили стеклянный купол. Узор на запястье завершил трансформацию: две змеи сцепились в восьмёрку, образуя знак бесконечности. Или петлю. Алиса вдруг поняла: выбор у неё был только на бумаге. В реальности эта игра началась пятнадцать лет назад. И первый ход сделал не он.
Воздух в мастерской стал вязким, будто налитым в сосуд. Алиса стояла перед картиной, не в силах пошевелиться. Ветер за окном замер, часы в углу перестали тикать. Только её сердце продолжало стучать – гулко, с перебоями. Руки – по швам, как у солдата. Только пальцы едва подрагивали, вспоминая тепло его присутствия. Как будто даже в его отсутствии он оставался – в воздухе, в тенях, в самой ткани пространства. Картина лежала на столе, как обнажённый нерв. Цвета на ней пульсировали, будто жили своей жизнью. Там, где должен был быть белый фон, пробивалась странная синева – как след удара. Алый мазок в углу мигнул – не отражением, не игрой света. Движением. Она моргнула. И снова – всё застыло. Окна дрожали от порывов ветра, хотя стекло не треснуло. Тени на стенах тянулись вверх, растягивались, будто пытались сорваться с плоскости. Сквозняк прошёлся по мастерской, хотя окна были закрыты. Одна из кистей, упавших после хлопка двери, медленно покатилась по полу. Звук – глухой, слишком громкий для такой лёгкой вещи. Алиса подошла ближе. Каждый шаг отдавался внутри, как удар молота по кости. Она вдыхала глубоко – запах терпкий, въедливый. Краска, масляная и старая. Под ней – пыль. И ещё что-то. Как после выстрела. Сера и расплавленный свинец. Запах напоминал утро после пожара – обугленные балки, мокрые угли, гари больше, чем воздуха. Холст будто притягивал. Не взгляд – кожу. Узор на запястье заныл, как старая рана перед грозой. Пальцы Алисы скользнули по раме – там, где трещина образовывала букву “М”. Ровно на три секунды (отсылка к правилам мира) кожа прилипла к холсту, будто её втягивали внутрь. Боль ударила, как от ожога, но огня не было – только вспышка, и мир перевернулся. Мир сорвался. Пространство схлопнулось. Комната исчезла. Осталась только тьма и пламя. Три секунды. Или вечность. В центре – женщина. Не картина. Не образ. Настоящая. Или настолько настоящая, что Алиса не могла дышать. Силуэт в огне. Волосы – горящие пряди, тянущиеся в воздух. Как змеи. Её губы раскрылись – не для крика, а для шёпота, который Алиса чувствовала костями: “Ты разожжёшь огонь снова”. Пламя лизало её кожу, но не оставляло следов – будто она была не жертвой, а фитилём, горящим изнутри. Алиса шагнула вперёд. Или ей так показалось. Огонь не обжигал – он был тёплым. Слишком тёплым. Убаюкивающим. Обволакивающим. Тень за женщиной на мгновение приобрела форму зеркала. Изнутри на неё смотрела сама Алиса. Но с глазами чужими. Пустыми. Боль. Внезапная. Острые края холста разрезали кожу, когда она бессознательно сжала край картины. Кровь капнула на холст – и сожглась, оставив чёрный след. Но Алиса знала: это не просто “М”. Это та же метка, что выжгли на её запястье в ночь пожара. Знак, который Дэмиен бессознательно повторял на оконном стекле. Печать их общей тайны. Та самая. Из детства. Из пролога. Из шрама. На запястье – жар. Узор пульсировал, как второе сердце. Или настоящее, если первое больше не принадлежит ей. Звон стекла. Алиса обернулась – зеркало треснуло. Линии расходились от центра, будто его ударили изнутри. В трещинах – тот же силуэт. Та же женщина. Или Алиса. Или обе сразу. Комната дрогнула. Не физически – на уровне восприятия. Как будто стены стали дальше. Тень от люстры на потолке превратилась в паутину. Лампочка мигнула. В углу – раздался еле слышный плач. Или пение. В зеркале – отражение Алисы отставало. На полсекунды. Голова повернулась – а отражение только собиралось это сделать. Тень у её ног – длиннее, чем должна быть. И двоится. Вторая тень тянулась к холсту, словно пыталась вплестись в изображение. Алиса не моргала. Инстинкт шептал: «Если моргнёшь – она подойдёт ближе». Она уже подходила. Женщина в пламени. Из холста. Из зеркала. Из шрама. Картина снова была неподвижна. Всё исчезло. Тень, кровь, пламя. Только мазок крови оставался в центре. И он уже высыхал. Но теперь он выглядел… органично. Как часть композиции. Как будто художник знал, что она оставит этот след. Алиса тяжело опустилась в кресло. Её трясло. Руки – прижаты к груди. Внутри – пусто. Нет мыслей. Только образ. Только жар.