Они посмотрели друг на друга. Первый раз – по-настоящему. И в этом взгляде что-то треснуло.

Их запястья были одинаковыми. Синие отметины. Узоры, будто вытравленные иглой. Один в один. Как зеркала, рисовавшие один и тот же шрам.

– Что это значит? – прошептала Алиса.

Он не ответил. Только медленно разжал ладонь. Внутри – осколок стекла. Сквозь него пламя казалось живым существом. А на его фоне – дым, складывающийся в силуэт. Тот самый.

– Она не отпустит, – сказал он. – Мы теперь часть её картины.

Сирены выли, как ребёнок, которого забыли в горящем доме. Голоса. Кто-то кричал: «Дети! Живы?!»

Алиса попыталась встать. Ноги дрожали. Мир накренился. Будто кто-то бил молотком по картине, висящей у неё в голове. В волосах – что-то холодное. Она провела пальцами и увидела на ладони чёрный пепел.

Он прилип к коже, будто знал, кому принадлежать. Как в сказке няни: «Пепел мёртвых всегда ищет того, кто их предал».

Пепел на ладони складывался в букву. «М».

Буква «М» не просто лежала на ладони. Она пульсировала, будто под ней билось крошечное сердце. Алиса вдруг вспомнила: так же пульсировала рама картины, когда мама кричала что-то про «пепел».

Алиса вскрикнула. И тут же зажала рот.

Дэмиен смотрел на неё. Лицо было неподвижным, но глаза… в них что-то стучало. Не страх. Не сожаление. Предчувствие. Как будто он знал, что всё только начинается.

Он подошёл ближе, коснулся её запястья, где узор пульсировал с каждой каплей крови.

– Это не конец, – прошептал он. – Она только начала собирать нас… – его голос дрогнул. – А я не хочу быть её кистью.

И в этот момент Алиса почувствовала: она больше не одна. И в этом взгляде – её собственное лицо, но с губами, обожжёнными в улыбке.

Кто-то смотрит изнутри. Через её глаза.

Сквозь неё. И ждёт, чтобы войти, когда она моргнёт.

ГЛАВА 1. ТЕНИ ПРОШЛОГО

Кисть скользила по холсту с точностью хирурга. Мазок – вдох. Линия – выдох. Всё, чтобы удержать внутри то, что рвалось наружу. Мышцы запястья сводило. Кончик кисти дрожал едва заметно, но для Алисы – как землетрясение. Воздух в комнате был плотным. В нём чувствовалось: здесь недавно происходило что-то неправильное. Не от пыли – от памяти. Льняное масло, старая древесина и… запах, как после выстрела. Сера. Расплавленный свинец. Он пробивался сквозь ладан, оставшийся от вчерашнего вечера. Ладан не для молитвы. Для защиты. От запаха, что возвращался, стоило только моргнуть. На мольберте – мадонна. Потускневшая, с выцветшим ореолом и глазами, в которых больше не было света. Левый угол холста обуглен. Алиса скребла его с осторожностью, как будто картина могла взорваться от лишнего прикосновения. Тампоном она сняла верхний слой лака. Под ним – налёт. Пепел с вкраплениями костяной пыли. Она сразу узнала материал: алхимический приём XIX века. Часть проклятой техники memento mori. Она судорожно выдохнула. Сердце застучало быстрее. Что эта картина делает здесь? Рама была неровной, будто дерево вспоминало огонь. Алиса провела по ней пальцем – занозы, как следы когтей. Прядь волос прилипла к виску. Она резко откинула её, потом прижала руку к запястью. Узор под свитером пульсировал – будто тень под кожей заметила то же, что и она. Знак будто оживал, как только в мастерской появлялся пепел. На столе лежал конверт. Тёмная бумага, печать – трезубец, обвитый змеёй. Она не придала значения. Пока. Пока не увидела такой же знак на двери галереи Дэмиена Рейнольдса. В мастерской было тихо. Старые каменные стены глушили звуки города. Место, где она работала, раньше было часовней. Теперь – как саркофаг для искусства. Свет просачивался сквозь узкие окна, освещая пыль в воздухе. Иногда казалось – это не пыль, а чьи-то взгляды. Книги стояли рядами, как свидетели. История живописи, пигментология, судебные дела о фальсификациях. Одна – открыта на главе об Эдгаре Вальтере. Её предке. Она не помнила, чтобы её открывала. Пигменты на столе были разложены в ряд. Алиса взяла баночку с серым порошком, понюхала. Защипало в носу. Привкус на языке – как от пепла. Или крови. Она вздрогнула.