– Тебя тянет к ней, – голос за спиной.

Дэмиен. Без тени, без звука. Как будто он всегда был там. Или, может, никогда и не уходил. Он подошёл, не касаясь её. Только взгляд. Плотный. Режущий. Она не обернулась. Не сразу.

– Что это за место? – спросила она. Голос её был хриплым, будто она проглотила золу.

– Здесь хранятся остатки правды. Только остатки. Целое сгорело вместе с ними.

Он указал на нижнюю полку. Там – плоский ящик, как для гравюр. Она присела. Крышка поддалась, и воздух внутри был другим. Старым. Сухим. Пахло розой. И потом. И чем-то ещё – как будто кто-то плакал здесь. Много лет назад. Внутри – письмо. Скрученный лист, перевязанный золотой нитью. Алиса развязала. Бумага зашуршала, как змея. Она сразу ощутила знакомое: тепло, медленно переходящее в жар. Внутри этого жара было имя.

– Это её почерк, – сказал Дэмиен. – Марианна Вальтер. Твоя мать.

Слова были выведены тонко, как шрам. Строки несли жар. Алиса читала, и с каждым словом ей становилось холоднее:

«Я сожгла только одну. Остальные пришли сами. Я не могла остановить их. Они знали имя. М.»

Подпись была не словом – символом. Пламя, вырезанное чернильной каплей.

– Это не подпись, – прошептала она.

– Это печать. Огонь не только уничтожает. Он освобождает. И… клеймит.

Алиса подняла взгляд.

– Почему ты всё это знаешь?

Он вздохнул. Коротко. Резко.

– Потому что я видел, как она умирала. Марианна. Я стоял за зеркалом, когда она назвала имя. И дверь открылась. Но не туда, куда она хотела.

Молчание. В архиве не было ни часов, ни звуков. Только дыхание книг, будто они вдыхали тайну, которую не могли высказать.

– Значит, ты пришёл ради этого? – Она показала на письмо.

– Ради того, что осталось. А точнее – ради того, что она не успела сжечь.

Алиса взяла лист. Он был тяжёлым. Словно имел вес в граммах и в судьбах. Её рука дрожала не от страха. От узнавания.

– Я назову его, – её голос дрогнул, но не от страха. От голода.

Дэмиен резко повернулся. Впервые за вечер его глаза вспыхнули – не метафорически. Зрачки стали красными, как угли.

– Один раз, – прошипел он. – Потому что имя – это крюк. Произнесёшь – и она вытащит тебя за него. Всю. До последней кости.

Он подошёл ближе. Его дыхание было сухим. Как песок. Как пепел.

– Но у тебя есть выбор. Найти то, что она скрыла. Или…

– Или?

Он открыл ладонь. В ней – ключ. Старинный. С выгравированным символом: трезубец, оплетаемый змеёй.

– Этот ключ открывает подвал в крыле, куда она никогда тебя не пускала.

– А ты был там?

Он не ответил. Просто развернулся и ушёл. Его шаги растворились, как капли крови в воде. Алиса осталась с письмом в руках. Слово «имя» пульсировало. Буквы на бумаге не просто шевелились – они ползли, как муравьи, складываясь в новые слова:

«Ты уже знаешь, чьё это имя».

Она почувствовала, как под ногами затрепетал пол – будто здание услышало её намерение. Она прижала лист к груди. Бумага обожгла кожу. Не как пламя, нет. Как память. И тогда зеркало в углу архива взвыло. Стекло треснуло – не случайно, а вычертив символ: «М» с зигзагом, как молния. В осколках отразилось её лицо.

Но глаза…

Глаза были чужими. Жёлтыми. Горящими. И губы в отражении шевельнулись первыми:

– Назови меня.

Особняк словно затаил дыхание. Воздух в коридоре стал плотнее, тяжелее, будто пропитался тем, чего ещё не произошло. Дэмиен исчез. Или растворился. Алиса не слышала хлопка двери. Не было эха шагов. Только холод, просачивающийся сквозь щели в окнах и подступающий к горлу, как вода в лёгкие. Она сжимала ключ. Металл был странно тёплым, как будто его только что выковали. Символ на головке – трезубец, обвитый змеёй – пульсировал в ритме её собственного сердца. Или это не её сердце? Крыло дома, куда она никогда не заходила в детстве, начиналось за витражной перегородкой. Её мать называла это «комнатами запертого века» и каждый раз обходила стороной, словно за стеклом было не место, а диагноз. Теперь витраж поблёк, но змея, выгравированная на центральной панели, всё ещё смотрела в упор, будто узнала Алису. Она протянула руку. Стекло под пальцами оказалось тёплым, как дыхание. И тогда змея на витраже прошептала: