Отражение раскололось. В нём появился силуэт – худой, высокий. Артур Ланген, её отец, опирался на трость с серебряной головой. Его шаги были неуверенны, но взгляд – как стилет.

Леденец щёлкнул между его зубами. Сладость, маскирующая гниение.

– Ты сожгла её письмо, – голос был сухим, как мертвецкий кашель. – Значит, ты действительно решила закончить это.

Виктория медленно повернулась. В её глазах не было гнева – только усталость, выточенная из мрамора.

– Я решила это в ту ночь, когда ты запер её в доме. Когда дал приказ не открывать двери. Ты думаешь, я забыла запах?

Пауза повисла между ними, как нож.

– Мне было пятнадцать, – продолжила она. – И я слышала, как она кричала. Ты тоже слышал. Но не подошёл. Просто сидел у пианино и играл Шопена.

Артур моргнул. Один раз. Медленно.

– Она предала меня. Хотела сбежать. Хотела увести тебя. Ты была моим наследием, Виктория. А она – просто служанка, которая слишком поверила в себя.

Она засмеялась. Но смех был беззвучный, как воздух перед бурей.

– Она была человеком. А ты – коллекционер. Даже смерти. Даже собственной дочери.

Он сделал шаг вперёд. Трость скользнула по плитке, оставив едва заметную борозду.

– Тебе больно, Виктория?

Она склонила голову.

– Уже нет. С тех пор, как огонь не взял мою кожу. С тех пор, как я перестала чувствовать тепло. Только холод. Холод, как ты. Мы ведь похожи, правда?

Он протянул руку к её щеке. Она позволила. Его пальцы были сухими, как пергамент. Он хотел что-то сказать, но не смог. Тень за его спиной дрогнула.

– Ты всё ещё хочешь его? – выдавил он.

Она не ответила сразу. Коснулась кулона.

– Нет. Он – побочный эффект. Я хочу её. Алису. Чтобы она почувствовала, каково это – быть последней. Чтобы она поняла, что всё, что она любит, может сгореть. И сгорит.

В зеркале мелькнуло движение. Не их отражения – нечто иное. Как будто комната запомнила ту ночь и проигрывала её снова и снова. Силуэты, охваченные пламенем. Руки, тянущиеся сквозь стекло.

Артур отшатнулся. Леденец треснул во рту. Его вкус – теперь пепел.

– Картина приближается. Ты чувствуешь её пульс?

Виктория кивнула. Воздух стал влажным, как в катакомбах. Волосы слиплись, как будто влага просочилась изнутри, не снаружи.

– Алиса несёт её, как младенца. Думает, что сможет её спрятать. Но ты знаешь, папа: эта картина не скрывается. Она выбирает.

Артур напрягся.

– А если она выберет не тебя?

Виктория посмотрела на зеркало. В нём отражались не они, а комната, которой больше не было. Пепельная, обугленная, без окон. И в центре – женщина в огне.

– Тогда я её уничтожу. Даже если вместе с собой.

Пальцем она начертила на стекле букву. «М». Она пульсировала, будто кровью. Он знал, что это не его инициалы. И не её. Это было имя огня.

– Ты боишься её, – прошептала Виктория. – Ты всегда боялся. Даже тогда, когда притворялся хозяином дома. А она просто смотрела на тебя – и ты забывал слова.

Он развернулся. Плечи дрожали. Уходил медленно, будто каждый шаг – путь к исповеди.

Когда он скрылся в темноте коридора, зеркало стало вновь неподвижным. Линия пыли на стекле сменилась символом. «М» светилась в ритме, совпадающем с чьим-то дыханием.

Не с её. И не с его.

Сердце картины билось всё ближе.

Дождь не шёл, но всё казалось мокрым. Небо висело низко, как чужое дыхание над шеей. Крыши стекали невидимой влагой, окна домов сверкали, будто их вымыли слезами. Асфальт блестел, отражая хмурый свет фонарей, а воздух был густым, как перед грозой – только гроза давно прошла. Осталась лишь напряжённая пустота.

Алиса стояла у окна гостиничного номера, облокотившись на подоконник. Тело почти не ощущало веса, словно она держалась за что-то тонкое и зыбкое внутри. На коленях лежал альбом – обтянутый кожей, с неровными краями страниц. Её пальцы перебирали края, как будто трогали старую рану.