Зеркальная Алиса сделала шаг вперёд. Не выйдя за стекло, она коснулась ладонью поверхности. Алиса тоже подняла руку. В момент касания между ними пробежал импульс. Не вспышка, не жар. Мгновенная, плотная волна, словно кровь пошла вспять. Как будто по венам вернулся старый страх. И вместе с ним – злость. Застывшая в груди, за которую она давно стыдилась. То, что она спрятала. Зеркало не прощало. Оно показывало.

– Ты не была жертвой, – голос был не голосом, а внутренним эхом. – Ты стояла. Смотрела. Ждала, пока всё закончится.

– Я была ребёнком, – ответила Алиса, но даже в собственных ушах голос прозвучал сухо. Бедно. Пусто.

– А теперь? – Зеркальная Алиса наклонила голову. – Теперь ты взрослая. И ты всё равно позволила. Потому что ты – позволительница. Ты никогда не боролась. Только смотрела.

Пульс стал глухим. В голове гудело. Алиса чувствовала – если отвернётся сейчас, она уйдёт навсегда. Вернётся – в привычный мир, где можно забыть. Но с каждым годом забывать будет всё труднее. И боль вернётся. А вместе с ней – это лицо в зеркале. Улыбающееся. Побеждающее.

– Чтобы стать собой, – продолжала отражённая, – ты должна признать и меня. Я – не твоя тень. Я – основа. Без меня ты – пустая оболочка, хорошая девочка, которую снова бросят в огонь. И на этот раз никто не придёт за тобой.

Алиса кивнула. Ладонь горела. Но не убирала руку. И в тот миг, когда она перестала сопротивляться, зеркальная Алиса исчезла. Не взорвалась. Не испарилась. Просто стала частью стекла. Внутри снова отразилась она. Настоящая. Но в глазах теперь плыл дым. Не как страх – как сила. И за её спиной – дверь. Простая. Без ручек. Без знаков. Только проём. Внутрь. Не назад. Не вперёд. Глубже.

Она пошла. Потому что не могла иначе. Потому что теперь знала, кто идёт.

Тонкий коридор за дверью был настолько узким, что Алиса чувствовала, как его стены дышат вместе с ней. Камень, гладкий и влажный, будто покрытый испариной старых молитв, касался её плеч. Слишком близко. Пол был усеян пеплом и сгоревшими перьями – чужими или её собственными, невозможно сказать. Перья цеплялись за сапоги, как детские руки за мать, которая уходит. С каждым шагом они разрывались, и треск под ногами звучал слишком громко. Здесь не было звука – только дыхание. Её – и ещё чьё-то. Глубокое. Царапающее. Необъяснимо знакомое.

Коридор вывел её в круглое помещение. Сводчатый потолок терялся в дымке, свет – рассеянный, молочный – не имел источника. Казалось, стены сами светились изнутри, насыщенные чужими жизнями. Пространство дышало, будто было живым. В центре стоял алтарь – из белого камня, покрытый трещинами, похожими на рассечённые вены. В них застыл чёрный воск. Он не стекал – он выдыхал темноту. Поверх камня лежала книга. Чёрная. Глубже ночи. Обложка была гладкой, но её поверхность двигалась, словно под ней жили чернильные змеи. Она не была книгой. Она была дверью.

Рядом с книгой – маска. Та самая, с которой всё началось. Теперь потрескавшаяся, как если бы изнутри пытались вырваться крики. Края испачканы чем-то похожим на кровь, засохшую, но не утратившую силу. Отражение в маске не повторяло пространство – оно показывало сцены. Кадры. Лица. Руки, хватающие за горло. Глаза, закрытые навсегда. Пепел, идущий дождём. Пальцы, сжимавшие спичку.

Алиса знала: если снова наденет её – уйдёт. Вернётся в старую роль. В молчание. В подчинение. Это был путь назад. Который казался безопасным. Уютным, как клетка с подушками. Но теперь клетка вызывала тошноту. Она отвернулась от маски. Тишина сгустилась. Мир наблюдал.