– Ты винишь себя за то, что случилось в ту ночь. Но разве ты была одна в комнате, где пахло бензином? Кто зажёг спичку? Кто оставил дверь открытой?

– Я. – Слово было как камень. Плотное. Глухое. – Я не остановила. Я знала. Но молчала.

Фигура кивнула. Лёгкое движение – но в этом кивке был приговор.

– Тогда почему ты всё ещё хочешь жить?

Алиса вдохнула. И в этом вдохе была жизнь, которую она не позволяла себе долгие годы.

– Потому что я хочу помнить. Не как жертва. Как свидетель. Как та, кто осталась, чтобы рассказать.

В ответ – жест. Фигура подняла руку. Воздух перед ней треснул, как лёд. Сквозь трещину просочился свет. И в этом свете – сцена. Дом. До пепла. До боли. До крика. Мать на кухне. Девочка у двери. Сквозняк дразнит пламя на плите. Девочка держит куклу. Глаза её не испуганны. Но насторожены. Она знает. Она всегда знала.

– Это момент, когда ты могла предупредить. Могла крикнуть. Могла закрыть дверь. Почему ты молчала?

– Потому что думала, что никто не услышит, – ответила Алиса. – Я уже кричала до этого. И всё равно – не слышали. Не верили.

Сцена дрогнула. Девочка повернула голову. В её взгляде – не осуждение. Надежда. Как будто даже теперь ждёт, что та, взрослая, сделает шаг.

Алиса подошла. Протянула руку. Дотронулась до образа. Он не исчез. Не распался. Он впитался. В неё. Как вода в сухую землю. Как кровь в ткань.

И сцена исчезла. Но тепло осталось. Не как пепел. Как свет.

Она посмотрела на фигуру. Она больше не была пугающей. Она стала зеркалом. Не стеклом. Истиной. И она больше не дрожала.

– Я пронесу это с собой, – прошептала Алиса. – И не забуду. Ни одну деталь. Ни один запах. Ни одно имя.

Голос в ней стих. Тишина разрослась. Но в этой тишине уже не было холода.

Она пошла вперёд. Мир сужался. Оставался только путь. И тот, кто идёт. Больше ничего не нужно.

Потому что бездна внутри – оказалась не врагом. А домом.

Она снова оказалась в монастырском зале, но он был искажён, как во сне, где знакомое обретает иное лицо. Потолок уходил в бесконечную тьму, а стены дышали, будто живые. Запах ладана, пропитанный гарью, вонзал ноздри, вызывая не воспоминания – галлюцинации. Статуи святых вдоль стен обратились, словно по команде, и смотрели на неё с укором, от которого хотелось отвернуться. Только нельзя. Алиса знала: здесь всё имеет цену.

Виктория стояла в центре, окружённая замершими тенями. Белое платье спадало с плеч, словно вырезанное из марли, насквозь промокшее кровью, которая уже впиталась, потемнела, стала частью ткани. Её губы были красными. Слишком. И это не было помадой.

– Ты пришла, – голос отразился от купола. – Всё же решила дойти до конца?

Она не ответила. Слова казались лишними. Стены шептали на староцерковном. Пол трещал, будто под ним копошилось что-то живое. Алиса сделала шаг. За ним – второй. Воздух становился плотнее. Как ртуть. Как вина.

Виктория играла с кулоном. Движение было плавным, почти рассеянным, но её глаза не моргали. Она смотрела прямо на Алису. И в этом взгляде не было ненависти. Было – ожидание. Будто она, наконец, пришла вовремя. На собственное признание.

– Ты всё слышала тогда, – произнесла Виктория, не повышая голоса. – Я звала. Кричала. А ты отвернулась. Почему?

– Потому что знала, что если войду – не выйду. – Грудь Алисы сжалась. – И испугалась. Себя. Не тебя.

Кулон в руке Виктории дёрнулся. Она откинула голову и рассмеялась – глухо, надтреснуто.

– Страх – это роскошь. У нас её не было.

Алиса подошла ближе. Вокруг них – круг, выложенный из пепельных отпечатков ног. Отголоски прошлого. Призраки шагов. Она не переступила границу. Пока.