– Я не могла иначе, – произнесла наконец. Тихо. Сухо. Почти беззвучно. – Я была ребёнком.

– Нет. Ты была чудовищем, – ответ прозвучал не гневом. Истиной. Без эмоции. Без боли. – Ты выбрала себя. Ты отпустила меня. Закрыла глаза. Сделала вид, что я – не часть.

Снова молчание. Но в этот раз – молчание понимания. Алиса не спорила. Впервые. Не из страха. Из уважения. Она сделала шаг. И ещё один. Слишком близко. Рука её дрожала. Но она протянула её. Коснулась лба тени. Он был тёплым. Как у живого. И пульс бился. Быстро. Рвано. Сердце её второй версии колотилось под кожей, словно хотело вырваться – не наружу, а внутрь.

– Я не забуду тебя, – сказала Алиса. – Никогда больше. Ни в снах. Ни в страхах. Ни в тех местах, где ты шепчешь, когда все спят.

Тень выдохнула. Лицо её смягчилось. И исчезла. Без света. Без шума. Просто растворилась, как уходит из тела последний страх. Не как смерть – как принятие.

И кресло исчезло. И лампа. И стены. Комната исчезла. Осталась только она. Алиса стояла в пустоте. Плотной. Настоящей. И впервые в этой пустоте не было страха. Потому что теперь в ней жила она сама. Та, что отвергала. Та, что боялась. Та, что выжила.

Она сделала шаг. И каждый её шаг рождал путь. Из пепла. Из света. Из криков, ставших её именем.

Впереди – дверь. Простая. Деревянная. С трещинами, как на ладони старого человека. Из неё исходил голос. Не манящий. Ждущий. Не вопрос. Ответ. И Алиса шагнула. Не за спасением. За правдой.

Темнота встретила её, как старый друг. Без рычания, без угроз. Ласково. Почти нежно. Но в этой ласке была тишина над бездной – тяжёлая, как земля, насыпанная в свежую могилу. Алиса шагала осторожно. Воздух плотный, будто из снов, где движение замедлено, а каждый вдох – усилие. Но она шла. Не сопротивлялась. Как будто знала – здесь нет пути обратно.

Коридоры исчезли. Стерлись углы. Всё стало сферическим, как внутри хрустального шара. Стены – зеркальные, но мутные. Отражения не слушались движения. Они жили своей жизнью. Порой запаздывали, порой – опережали. Она видела себя: в детстве, с окровавленным локтем; в монастыре, когда не верила; в первый раз, когда позволила Дэмиену приблизиться – не телом, а сердцем. Все эти образы плыли вокруг неё, как души утонувших, возвращённые в воду лишь для допроса.

Почва под ногами была гладкой, как камень. Но каждый шаг отзывался эхом в груди, будто ходила по хребту зверя, давно спящего под миром. С каждым шагом вес её тела уходил. Она словно теряла плоть, но не боль. Боль оставалась. Она держалась в пальцах, в груди, в затылке. Она – как память, которую нельзя стереть, но можно переписать.

Вдалеке – огонёк. Не пламя. Жар. Свет без источника. Он не освещал – он звал. Алиса двинулась к нему, хотя её не влекло, а вело. Как если бы внутри что-то поняло: там конец. Или начало. Разницы не было.

И фигура проявилась. Высокая, тонкая. Чёрная, но не из тьмы. Из пустоты. В ней отсутствовали цвета, запах, звук. Она была выемкой, вырезанной из мира. Глаза – серые. Мутные, как вода в колодце, который давно не трогали. Лицо – текучее. Менялось, как дым, плывущий сквозь образы: отец, инквизитор, Лаура, она сама. И снова отец. Улыбающийся. Плачущий. Горящий.

– Ты пришла, – голос не звучал. Он был в ней. Внутри. – Ты долго шла. И всё же опоздала.

– Я не за прощением, – сказала она. – Я за правдой.

– Правда не лечит. Она вскрывает. Режет. Как стёклышко под ногтём.

Алиса стояла неподвижно. Внутри – шторм. Но снаружи – тишина. Только губы дрогнули. Руки были опущены. Но сжаты. Будто держали что-то важное: осколок прошлого? нож? или самого себя в миниатюре?