– Я не прошу прощения. Я пришла, чтобы встретиться. С тобой. С тем, что осталось.

– И думаешь, я – остаток? – Виктория шагнула внутрь круга. Её тень осталась снаружи. Она не последовала. Как будто сама боялась. – Я – то, что ты вытолкнула. Чтобы выжить. А теперь хочешь вернуть, как забытый грех?

– Не вернуть. Принять.

Мир вокруг задрожал. Потолок разверзся, и через трещину хлынул свет – не небесный. Лунный. Лживый. Холодный. Он выхватывал лица с фресок, деформировал черты. Святые скалились.

– Тогда смотри, – Виктория вытянула руку, и из воздуха вынырнула сцена. Дом. Дверь. Сквозняк, шевелящий занавеску. Маленькая Алиса на пороге. Плачущий ребёнок за стенкой. Крики. Пламя. Дым.

– Ты ведь знала, что будет, – прошептала Виктория. – Видела. Но осталась на пороге. Как зритель.

– Я была одна. Слишком мала, чтобы понимать, – голос Алисы был сухим. Но не сломленным. – Но память о том выборе – стала больше меня.

– Тогда почему ты всё ещё стоишь?

– Потому что хочу, чтобы ты тоже стояла.

Тени заколебались. Пространство замкнулось. Девочка вышла из света – не та же, что раньше. Взгляд стал старше. В руках – зеркало. Треснувшее. Алиса опустилась на колени. Взяла его. В отражении – не лицо. Кольцо. Огонь. Петля.

– Я поняла, – шепнула она. – Круг не враг. Он – путь. Но только если пройти его до конца. И не повторить.

Она встала. Протянула зеркало Виктории. Та приняла. И в этот миг их тени слились. Без звука. Без боли. Как будто обе части наконец совпали.

– Тогда иди, – прошептала Виктория. – Пока пепел не остыл.

Алиса сделала шаг. Переступила границу. Вошла в огонь – и не обернулась.

Огонь не обжигал. Он пел. Шептал на языке, которого Алиса не знала, но чувствовала каждой клеткой, как колыбельную из сна, что не имеет начала и конца, но отзывается в крови. Он не разрывал плоть, а убаюкивал. Пламя двигалось, как шелк по коже – обвивалось вокруг её ног, медленно поднималось, едва касаясь, почти ласково. Не боль, не страх, не наказание – тепло, в котором слышались голоса. Их было много, и все они принадлежали ей. Детские, юношеские, сорванные криком. Все её Я, оставленные на обочинах памяти, шептали с жаром.

Она стояла в центре круга – или в самом его сердце. Мир вокруг остановился. В этом пламени не было времени. Только момент, сжатый до предела. Перед ней появились ступени. Каменные, иссечённые, будто изъеденные пеплом веков. Они уводили вниз, в глубь чего-то, что невозможно назвать ни подземельем, ни катакомбами – это было скорее спуском внутрь неё самой. С каждой ступенью запах становился гуще: не просто гарь, а металл, кровь, пыль. В нём слышались отголоски костёлов, мумифицированных реликвий, подвалов, где веками хранились секреты. Но сильнее всего – запах мёртвых роз. Не свежих, не мертвенно-сухих, а именно разложившихся. Влажных и сладких. Гниющих с достоинством.

Внизу её ждало зеркало. Высокое. Почти до свода. Обрамлённое в металл, почерневший, будто оплавленный изнутри. Оно не отражало света – оно его поглощало. Алиса подошла. Сердце не билось быстрее. Оно стало тише, как будто замедлило ход, выжидая. В зеркале она не увидела себя. Вместо этого – фигура. Женщина. Похожая. Но не она. Черты точнее, глаза – чернее. Не бездушные, а глубокие. Голодные. Эта версия Алисы стояла, будто вросла в стекло. Не двигалась. Дышала – размеренно, уверенно. В каждом движении было хищное спокойствие. Она не смотрела – сканировала. Видела насквозь. И улыбалась. Так, как улыбаются те, кто уже пережил смерть и не боятся повторить.

Это была Алиса без цепей. Без морали. Без сомнений. Та, кем она могла бы стать. Если бы выбрала силу, не милость. Если бы в тот день пошла не к двери, а в огонь. Не отступила. Не отвернулась. Не простила.