Дэмиен стоял ближе, чем раньше, но всё так же не касался её. Он не мешал, не давил. Он был якорем. Его рука на стене – не жест, а необходимость. Так касаются земли, когда боятся потерять равновесие. Он не знал, в какой миг Алиса сорвётся. Вернётся ли она после этого к самой себе или останется в том, что пробудилось. И если нужно будет держать – он удержит. Если нужно будет остановить – остановит. Но пока – ждал.

Алиса отступила. Медленно. Словно пробиралась сквозь вязкое, невидимое. Сосуд в ящике, недавно пульсирующий, угас. Свет исчез, но внутри стекла осталась искра. Едва заметная. Она наклонилась. Внутри, выгравированная изнутри стенки, блестела фраза, которую нельзя было прочесть при обычном освещении.

"Ignis renascitur in memoria."

Пламя возрождается в памяти.

Её голос, когда он вырвался, звучал не как вопрос, а как признание:

– Ты знал?

– Нет. Не об этом. Только то, что ты должна была быть здесь. Сосуд без тебя бы остался мёртвым.

– Это было испытание?

– Нет. Узнавание. Призыв. Что-то было забыто. Но не стёрто. Оно ждало. Тебя.

Порез на пальце снова начал болеть, как если бы кровь чувствовала приближение к истоку. Алиса сжала руку. Тонкая струя боли заякорила тело. Она чувствовала, как наплывает дрожь. Сухость во рту, тяжесть в висках, будто всё её существо готовилось к ответу. И ответ был – в ней. Она видела ту женщину – не во сне, не на фреске, а внутри. И чем ближе становилось это узнавание, тем реальнее она ощущала: граница между «я» и «она» трескается.

– Я хочу увидеть её, – сказала тихо. – Не силуэт. Не образ. Лицо. Я должна знать. Кто она. Или кем была.

– Ты знаешь, – отозвался Дэмиен. – Просто не хочешь произнести. Потому что если скажешь – станешь ею.

Он подошёл ближе. Его рука легла ей на плечо. Тепло. Человеческое. Не огонь, не магия, а живая плоть, которая ещё помнит, каково это – быть человеком. Алиса не отстранилась. Но и не расслабилась. Память внутри пульсировала. Она не просила разрешения. Она возвращалась. Её не остановить.

– Здесь что-то ещё, – сказала она. – Я чувствую. Покажи мне всё.

Он не спорил. Развернулся. Повёл её вдоль стены, за выступ, где пряталась дверь. Почерневшая древесина срослась с камнем, как рубец с кожей. Он провёл пальцем по границе – дерево застонало. Не звук – страдание. Дверь не сопротивлялась, но и не поддавалась. Замок исчез. Остался только след. Внутри – тоннель. Не просто коридор. Ход, прорубленный вручную, древний, как само проклятие, ведущий туда, где слова не звучат, но слышны. В нём пахло землёй, железом, ладаном. Но не церковным – тем, которым покрывают тела. Последним прощанием.

Они шли в молчании, но каждое движение отзывалось гулом. Камень дышал. Стены становились теснее. Воздух густел. Свет впереди был тусклым, едва заметным. Ни огонь, ни лампа. Что-то иное. Когда они вошли в круглое пространство, Алиса затаила дыхание.

Полукруглая камера. Купол покрыт письменами – не просто текст, а заклятие. Символы несли память. На полу – круг. В нём – шесть медальонов. Один в один с тем, что нашёлся ранее, только теперь каждый – живой, сияющий. В их свете камень будто стекленел. В центре круга – чаша. Старая. Из чёрного камня. Засохшие потёки крови образовывали узор. Не случайный – ритуальный.

– Это не храм, – произнёс Дэмиен. – Это зал памяти. Голос, сохранённый в крови. В каждом, кто носил её имя, кто нес в себе её отблеск.

Алиса медленно опустилась на колени. Камень холодил кожу. Ветер – да, ветер – скользнул по затылку. Он не мог быть здесь. Не должен. Но он был. Из чаши, которая только что была пуста, вырвалось пламя. Без дыма. Без источника. Оно просто было. Как знак. Как откровение.