– Там вообще странно все. Даже общую ситуацию описывать отказались. Сказали, дело очень деликатное.

“Ох, Настенька, вы не представляете, насколько деликатное это дело”.

Я немного успокаиваюсь. Меньше всего я хочу, чтобы кто-то в универе знал о происходящем кошмаре. Тем более, Настенька.

– Виктор Сергеевич спрашивал, могли бы вы письменную консультацию по этому материалу дать?

Теперь уже мой черед качать головой. Моя консультация у Князева уже есть.

– Может, вы тогда сами ему скажете об этом?

Скажу, конечно. Снимаю блокировку с телефона и набираю номер Синчина. И спокойно говорю, что ко мне Князев с этими текстами уже приходил. Виктор Сергеевич коротко отвечает “Понял, отстал” и кладет трубку. Настенька молча смотрит на меня, я на нее. Пора тебе идти в самостоятельное плавание, девочка моя. Здесь я тебе ничем не помогу.

– Придется вам самой давать Следственному комитету письменную консультацию.

– Я даже не знаю, о чем там писать, – жалобно смотрит на меня Настенька. – У меня же не было еще автороведческих экспертиз.

Я киваю и протягиваю ей кусок шоколада:

– Все когда-то бывает впервые. Тем более, тут полноценную экспертизу от вас никто не требует: не хватает материалов – так им и напишите.

Настя удивленно глядит на меня, улыбается, кивает.

Занятия проходят бодро и весело, а на паре по философии мы с программистами уже откровенно стебемся над концепциями человеческой личности и их несостоятельностью, и напряжение, с которого началось утро, совершенно развеивается. Все-таки остаться в универе даже после того, как я бросила экспертизу, оказалось самым правильным из моих решений. Студенты удивительно заряжают!

Дверь кафедры не заперта. В сгущающихся сумерках компьютер освещает синим хмурое немолодое лицо Михила Анатольевича, делая его болезненным и еще более небритым, чем в реальности.

– Здравствуйте. – Увидеть его здесь я не ожидаю. Судя по затянувшейся масляной пленкой кружке с чаем, Михаил Анатольевич на кафедре давно.

– Здравствуйте, здравствуйте, – он, как всегда, здоровается, не отрываясь от компьютера. – Как жизнь?

– Ничего, пока при мне, – продолжаю я наш уже ставший традиционный ритуал приветствия. Но Михаил Анатольевич игру не подхватывает, резко вскидывает глаза и внимательно следит, как я прохожу к чайнику. Что-то не так.

– Знаете, где я сегодня был?

Догадываюсь. Рука дрожит, пальцы никак не хотят попадать на выключатель чайника. Это раздражает. Меньше всего мне хочется выглядеть перед начальником неуравновешенной истеричкой. Тем более, такой он меня уже видел.

Я бросаю попытки включить чайник и сажусь на стул напротив Михаил Анатольевича.

– На допросе в Следственном комитете, – кивает он.

Киваю в ответ.

– Рассказал им про вас всю подноготную, – продолжает он с усмешкой.

Губы никак не складываются в ответную улыбку. Конечно, ничего особенного он им рассказать не мог – нет ничего особенного! Но что они ему рассказали? Больше всего сейчас я боюсь потерять его доверие. Что если он всерьез посчитает меня виновной в этих смертях? Михаил Анатольевич любил представлять меня студентам как “человека, связанного с криминалом”. Что если он поверит в собственную шутку?

– Долго про вас распрашивали, – он выразительно протягивает “о” в слове “долго” и замолкает, снова утыкаясь в компьютер.

Пожимаю плечами и стараюсь сделать лицо спокойным. Мысленно благодарю себя, что не включила свет. Хотя Михаилу Анатольевичу совершенно необязательно меня видеть, чтобы понимать, в каком я состоянии. Он хорошо читает эмоции людей, работа обязывает.