― Что ж ты все время обзываешься. Я ведь могу и ремнем по жопцу твоему очаровательному за это всыпать.

― Уже очаровательному? Была же жирная совсем недавно.

― Где жирная? Кто чушь такую сказал?

― Ты.

― Когда? А... Ооо... ― до него доходит. Правда почти сразу непонимание сменяется ухмылкой. ― Ля, а тебя задело. Еще скажи, что из-за меня по утрам круги наворачиваешь?

― Естественно. Надо ведь быть в форме, когда придется убегать с места преступления. Потому что если не заткнешься, обещаю, я тебя прирежу, ― с досадой отмахиваюсь, жалея, что вообще заикнулась об этом. Теперь же не оберешься ехидства.

Пресекая тему, вылезаю из машины, чтобы достать из багажника большую сумку-чехол. Не столько тяжелую, сколько громоздкую из-за объемной папки для черчения, лежащей внутри.

― Скворцова, ― Крестовский тут как тут. Маячит рядом, подпирая бедром моего «Баклажанчика». Тачку в смысле. ― Я просто обязан уточнить, во избежание необоснованных претензий: зад у тебя бомбический. Мне нравится.

― Только зад? ― накидывая лямку на плечо, хмыкаю.

― Да не, у тебя в целом все как надо.

― Но узнать мой любимый цвет желания не возникает?

― А чего его узнавать? И так очевидно, ― кивает тот на расцветку тачки.

Укоряюще прицыкиваю, захлопывая багажник.

― Мимо, красавчик.

― Серьезно? Тогда розовый.

― Нет, ― направляюсь к главному входу универа.

― Цвет лифчика, который на тебе сейчас? ― Крестовский семенит следом, гадая на ромашке.

― С учетом существующей цветовой палитры тыкать пальцем в небо будешь до-олго, ― торможу его, выставляя вперед руку и не давая зайти внутрь. ― Ну и куда ты?

― В смысле, куда? За тобой.

― Свободен. Дальше я сама.

― Не сомневаюсь в твоей самостоятельности, но не на улице же мне торчать. Я там расплавлюсь под солнцем.

― Могу в салоне оставить. Открою, так и быть, окошко, чтоб не задохнулся.

― Я тебе кто, собака?

― Ты приставучий репейник.

― Очень приставучий. Поэтому смирись: мне скучно, и я иду с тобой.

― Тебя не пустят.

― Спорим, пустят?

Даже спорить не буду. Молча пересекаю обдуваемую кондиционером проходную, приветственно махнув охраннику зажатым между пальцев пропуском. Проскальзываю через вечно неработающий турникет, прямиком сворачивая к лестнице, но опешивше замираю, слыша насмешливый окрик.

Да ладно?

Пропустили! Блин, его реально пропустили!

― Всего один вопрос: КАК?

Наш охранник из тех хмурных дядек, которые наслаждаются доставшейся им властью и очень любят не пущать. Он порой студентов даже при наличии пропуска тормозит, веля показать зачетку и доказать свою причастность к «цитадели искусств», а уж тех, кого в первый раз видит...

― Секрет фирмы. Но могу намекнуть: врожденное обаяние.

Ну-ну. Скорее уж бумажные шуршащие.

― Ты как та глиста, что в любую щель пролезет, ― разочарованно вздыхаю.

― Очень занимательно. Проводила научный эксперимент? Точно знаешь, что в любую?

Игнорирую сарказм, поднимаясь на второй этаж и минуя пустынный коридор, увешанный работами выпускников. Все двери закрыты, кроме нашей мастерской. Еще на подходе слышу голоса, народ уже собирается.

Да, согласна, со стороны это странно ― тащиться в универ в выходной, однако в данном случае это не добровольное начало, а официальная рокировка ― перенос пар со среды на воскресенье, чтобы состыковаться с графиком натурщицы. Принято единогласно всей группой, поэтому третью неделю... вот так.

В целом, никто не против. У нас тут на постоянке царит анархия и ненормированный график: я сама частенько подзадерживаюсь, доделывая проекты. На заднем дворе есть просто обалденная аллея, пропитанная творческой эстетикой.