Список.

Он шелестит, когда я разворачиваю его дрожащими руками. Чернила пятого пункта расплылись от капель, упавших тогда, в субботу.

«1. Хочу помириться с Гансом, ведь я всегда была сукой с ним.»

– Не просто сука, – бормочу я, проводя пальцем по буквам. – Ты лгунья. Трусиха.

Потому что могла сказать ему все в тот вечер, когда дождь стучал по крыше, а мы сидели под лестницей, плечом к плечу.

Могла не отдергивать руку, когда он поправлял мне волосы.

Могла…

Внезапно вскакиваю, спотыкаясь о разбросанные книги. Ноги сами несут к окну – распахнуть, вдохнуть ночь, выбросить эту проклятую бумагу в черную пасть улицы. Но пальцы сжимают подоконник так, что белеют костяшки.

Внизу, в луже под фонарем, отражается луна – кривая, разбитая, как моя решимость.

– Нет, – выдыхаю, прижимая список к груди. Бумага хрустит, словно смеется.

Возвращаюсь в постель, включаю настольную лампу. Свет желтый, больной, как кожа наркомана. Тени пляшут на стене – два профиля: один мой, второй… Его. Я щелкаю выключателем.

Темнота возвращается, но теперь она полна призраков: вот Ганс в четырнадцать, бьет кулаком в стену после ссоры с отцом. Вот он в шестнадцать, крадущийся ко мне в комнату с пакетом льда для моего распухшего глаза (подралась с девченкой в первый и последний раз).

– Черт, черт, черт! – бью кулаком в подушку. Перья взлетают, как снег в шаре-сувенире, что он подарил мне на шестнадцатилетие.

«Чтобы ты всегда могла устроить бурю, когда захочешь», – сказал тогда.

Идиот.

Достаю телефон. Экран слепит.

3:47.

В переписке с Гансом последнее сообщение:

«Это больше не повторится».

Я тыкаю в ответное поле:

«Почему ты всегда убегаешь?»

Стираю.

«Я ненавижу тебя»

Стираю.

«Останься»…

Палец замер над отправкой.

Внезапно вибрация – сердце прыгает в горло. Но это всего лишь уведомление о разряде батареи.

– Трусиха, – снова шиплю себе, швыряя телефон в угол. Он ударяется о стену с глухим стуком.

Список.

Всегда возвращаюсь к нему. Перечитываю пункты, как заклинание:

«3. Не забывать поздравлять Ганса с днем рождения.»

А я «забыла» в прошлом году. Специально.

«7. Если наладятся отношения, подарить Гансу то, что он давно хотел.»

Он хотел книгу о звездах. Ту самую, с картами созвездий, что мы рассматривали в детстве, прижавшись головами к холодному полу библиотеки. Я купила её год назад. Она до сих пор лежит под кроватью в оберточной бумаге с единорогами – глупых, розовых, как наши невысказанные мечты.

«13. Не бояться раскрыть перед всеми правду, что мы сводные.»

А я боялась. Всегда. Боялась, что осудят, боялась, что не найду объяснений тому, почему так произошло. Не хотела, чтобы в меня тыкали пальцами, не хотела всеобщего внимания…

Слезы капают на пункт 17:

«Перестать врать себе».

Чернила расплываются, превращая «врать» в синее пятно.

– Хватит, – вдруг говорю вслух, вставая так резко, что кружится голова. – Хватит.

Рву с полки блокнот – тот самый, с кожаной обложкой, что Ганс подарил на последний день рождения, который мы «отметили» молчанием за одним семейным столом. Вырываю страницу и пишу с нажимом, царапая бумагу:

«Новый список. Для Марии-Луизы, которая больше не боится.»

Вернуть книгу о звёздах.

Извиниться за все захлопнутые двери.

Сказать Финну правду.

Перестать красть Гансовы свитера.

…

Ручка замирает. Пятый пункт дрожит в воздухе, нерешительный, как мое дыхание. За окном пролетает сова – черный силуэт на фоне луны.

– Жить, – выдыхаю и вписываю:

«5. Научиться дышать без ощущения, что грудь перетянута колючей проволокой».

И дальше по списку переписываю то, что правду хотела бы сделать. То, что дорого моему сердцу.