– Иди без меня, – вырвалась я, не узнавая собственный голос, и пошла в сторону Ганса.

Но Финн не отступал. Он крепко схватил меня за запястье и я не знаю, что со мной произошло, но я с размаху все-таки влепила ему пощечину.

– Du bist genauso schlecht wie Hans jetzt, Finn. (Ты ничем не лучше Ганса сейчас, Финн.)

Этими словами я выстроила между нами с Финном новую стену недоверия. Я даже сбилась со счету, сколько раз так было, когда он, или я, вновь выстраивали эти стены, чтобы потом сломать и вновь быть рядом.

Но сейчас это ощущалось по-другому. Не дожидаясь ответа, я ушла прочь, в сторону, куда пошел Ганс.

Дошла, нет, добежала до шкафчиков и, открыв свой, взяла учебник для следующей пары, как на пол упала записка. Я быстро подняла ее, но руки дрожали, когда я зашуршала бумагой.

Среди формул по квантовой физике чьей-то рукой было выведено: «Прости».

Внутри все скукожилось от холодной дрожи. Это был почерк Ганса. Я машинально потянулась за своим гребанным списком и вписала в самый низ две строчки:

«Перестать врать Финну.»

«Перестать врать себе».

***

Финн не звонил. Его молчание висело в доме тяжелее, чем запах старой плесени в ванной. Я сидела на подоконнике, прижав колени к груди, и смотрела, как дождь выписывает на стекле узоры, похожие на ребра Ганса – те самые, что проступали сквозь рубашку, когда он наклонялся поднять разлетевшиеся листки после драки. В горле застрял ком – не слезы, а нечто острее, словно я проглотила осколок хрустальной вазы, которую мы с Гансом разбили в семь лет, играя в мяч.

Телефон завибрировал, заставив меня вздрогнуть. Лия. Ее имя светилось на экране, как маяк в кромешной тьме, но я боялась поднести трубку к уху – вдруг она услышит, как внутри меня все трещит по швам?

– Halo! – ее голос прорвался в тишину, яркий, как вспышка фотоаппарата. Я зажмурилась.

– Привет, – выдавила я, чувствуя, как ноготь впивается в ладонь.

Тишина на другом конце была красноречивее слов. Лия всегда знала, когда я лгу.

– Ты как? – наконец спросила она, и в этом «как» прозвучало все: университетская драка, Финн, Ганс, тот поцелуй в субботу, о котором, кажется, уже шепчутся стены.

– Не знаю, – мой голос сорвался в фальцет. Я встала с подоконника и плюхнулась на кровать, откинувшись на подушки, будто они могли впитать ложь. – Всё сложно…

– Ганс подрался с Финном? – она выстрелила вопросом, как снайпер.

– Nein, – фыркнула я, представляя, как Ганс стоит в коридоре с окровавленными костяшками. Его взгляд тогда… Будто я была той самой вазой, которую он пытается склеить. – Это Финн подрался с Гансом.

Гул в трубке. Лия переваривала информацию, щелкая жвачкой – привычка, которая всегда меня бесила.

– Почему?

Воздух в легких внезапно стал густым, как сироп. Я представила, как говорю правду: «Потому что Финн назвал его "особенным". Потому что я не оттолкнула Ганса тогда. Потому что мы оба сломаны, как эти дурацкие кулоны-драконы, которые храмин до сих пор». Но вместо этого выдохнула:

– Я не знаю.

На заднем плане засмеялся Теодор. Звонко, беззаботно, будто его мир крутится вокруг оси из конфет и розовых облаков.

– Не переживай, – Лия перешла на шепот, словно мотая фразу, как клубок ниток. – Вы помиритесь с Финном.

Я прикрыла глаза, и под веками всплыл образ: Финн, вытирающий кровь с губ. Его пальцы дрожали тогда – впервые за столько лет отношений.

– В который раз? – спросила я, подняв палец вверх и проводя по воображаемым узорам, которых не было на потолке. За окном дождь сливал небо и землю в серую массу, похожую на мои мысли.