Что же тогда произошло?

– Лу! – Финн появился словно из-под земли, обвивая мою талию рукой. Его ладонь жгла кожу сквозь свитер. – Ты же не забыла, мы сегодня с тобой…

Он не договорил. Заметил, как я смотрю на Ганса.

– О, братец присоединится? – Финн фальшиво улыбнулся, сжимая мой бок так, что сперло дыхание. – Или вы опять в тихую играете в «сводные секретики»?

Ганс резко выпрямился. Конспекты рассыпались по полу, белые листы захлопали, как раненые чайки.

– Тебя это не касается, – прорычал он, но Финн уже был раззадорен.

– Фин, не надо, – пробормотала я, но не спускала взгляда с Ганса. Он уже злился. Я знала это, и мне меньше всего хотелось, чтобы эта злость вылилась наружу.

– А что касается? – Он шагнул ближе, прижимая меня к себе. – То, как ты пялишься на Лу? Или то, что ты всегда был папиным разочарованием, а теперь ещё и сестрёнку приста…

Ганс двинулся вперёда, как пружина.

Кулак врезался Финну в солнечное сплетение с глухим хлюпом. Тот захрипел, отпустив меня, но уже через секунду рванулся в ответ.

Они сцепились, как голодные псы: Ганс молча, с лицом, искажённым яростью, Финн – с хриплым смешком, будто это игра.

– Прекратите! – крик вырвался из горла сам, хриплый и чужой. Я втиснулась между ними, ладони упёрлись в грудь Ганса.

Его сердце билось сквозь рубашку, как сумасшедшее.

– Вы оба идиоты!

Финн отступил, вытирая кровь с разбитой губы. Его взгляд скользнул по мне, вдруг осознавший что-то:

– Ты… Ты переживаешь за него? – Он фыркнул, но в голосе зазвучала сталь. – Ну конечно. Ведь он же особенный, да?

Ганс вздрогнул, будто его ударили ножом. Это слово – «особенный» – отец всегда произносил с ядом, когда Ганс проигрывал школьные олимпиады. И теперь при любом случае, когда это слово произоноссится в момет его злости – Ганс может съехать с катушеке.

Финн это прекрасно понимал, а еще он знал, как довести Ганса. И Теодор знал. И я знала, но… Не хотела, чтобы Ганс теперь чувствовал себя ущемленным и чужим.

Между нами треснула стена, и я хочу разобрать ее по кирпичикам, чтобы достучаться до него.

– Финн, хватит! – я прошипела, но было поздно.

– Особенный, потому что мамочка сдохла, когда ты…

Удар Ганса пришёлся в челюсть. Финн рухнул на пол, опрокинув урну с мусором. Ганс стоял над ним, трясясь, с окровавленными костяшками.

В его глазах я увидела того мальчика, который в двенадцать лет разбил зеркало в приступе ярости – после того, как отец назвал его «никчёмным».

– Ганс, остановись! – я схватила его за руку.

Его кожа горела.

Он резко дёрнулся, вырвался, и вдруг его взгляд упал на мою шею. Там, под свитером, прятался кулон-дракон – парный к его.

В моем списке он тоже значился, как:

Пункт 14: «Выбросить символы прошлого». Не выполнено.

– Извини, – выдохнул он, подбирая конспекты. Его пальцы дрожали.

Финн поднялся, сплёвывая кровь.

– Schwanzlutscher (очень плохое ругательство – х….с), – проворчал он, но в его ухмылке появилась трещина. – Лу, пошли.

Я осталась стоять, разрываясь между ними. Ганс уже уходил, сутулясь, будто нёс на спине все наши невысказанные слова.

– Лу! – Финн дёрнул меня за локоть.

Я застыла, смотря в его глаза.

– Du hast Spaß, ja? (Тебе весело?)

– Was ist wie? (Что?)

Я сощурилась. Не могла понять, почему Финн решил, что может вот так вот с ничего взять и обидеть Ганса. Хотя где-то глубоко внутри себя я понимала, что ничем не отличалась от Финна, до субботы.

– Warum hast du das getan? (Зачем ты это сделал?)

– Он этого заслужил!

Я хотела влепить смачную пощечину Финну, но сдержалась. Вместо этого подавила в себе приступ тревоги и грусти и, выдохнув, сказала: