– Резонно.

– Давайте не будем больше говорить о подстерегающих нас опасностях. О чём бы вы хотели поговорить? Может быть, расскажете немного о себе?

– Да мне и рассказывать-то почти нечего, Хью. Пол – женский, белая, двадцати пяти лет от роду. Учусь – вернее училась – в колледже после неудачного замужества. Брат – военный лётчик, так что, может быть, он и уцелел. А родители мои жили в Акапулько – может, и они живы. Детей, слава богу, нет. Я очень рада, что Джо спас своего кота. Я ни о чём не жалею, Хью, и ничего не боюсь… Только как-то тоскливо… – Она тяжело вздохнула. – Всё-таки это был очень хороший мир, даже несмотря на то, что в нём я была несчастлива в браке.

– Не плачьте.

– Я не плачу. Это не слёзы. Это пот.

– О, да. Конечно.

– В самом деле. Просто невыносимо жарко. – Она вдруг завела руку за спину. – Вы не против, если я сниму бюстгальтер, как Карен. Он буквально душит меня.

– Пожалуйста. Дитя моё, если вам так будет легче – снимайте. Я на своём веку насмотрелся на Карен, не говоря уже о Грейс. Так что вид обнажённого тела не шокирует меня. – Он встал и подошёл к счётчику радиации. Проверив его показания, взглянул на термометр и ещё больше отвернул вентиль на баллоне.

Вернувшись на своё место, он заметил:

– В принципе, я мог бы запасти вместо кислорода сжатый воздух. Тогда мы могли бы курить. Но я не думал, что придётся использовать его для охлаждения. – Он, казалось, совершенно не обратил внимания на то, что она последовала его приглашению чувствовать себя как ей удобнее. – Я, наоборот, беспокоился о том, как обогреть убежище. Хотел придумать печь, в которой использовался бы заражённый воздух без какой-либо опасности для обитателей убежища. Такое вполне возможно. Хотя и трудно.

– Я и без того считаю, что вы всё замечательно оборудовали. Я никогда даже не слышала об убежище с запасом воздуха. Ваше, вероятно, единственное. Вы настоящий учёный. Верно?

– Это я-то? Боже, конечно же нет. Единственное, что я закончил, это школу. А то немногое, что знаю, я почерпнул за свою долгую жизнь. Кое-что во время службы во флоте, кое-что на заводе, кое-что из самоучителей. Потом я некоторое время проработал в одной строительной конторе и там узнал кое-что о строительстве и трубах. После этого сам стал подрядчиком. – Он улыбнулся. – Нет, Барбара, я просто нахватался всего понемногу. Своего рода курьёз. Вроде нашего «Если не ошибаюсь Доктора Ливингстона».

– А почему у вашего кота такая странная кличка?

– Это всё Карен. Она так прозвала его за то, что он большой исследователь. Суёт свой нос абсолютно во всё. Вы любите кошек?

– Даже не знаю. Но Доктор Ливингстон – просто прелесть.

– Он – особенный, но мне коты вообще все нравятся. Котом нельзя владеть, он – свободный гражданин. Вот, например, собаки – они дружелюбны, веселы и верны, но они – рабы. Это не их вина, они стали такими за долгую жизнь рядом с людьми. Но рабство всегда вызывает во мне тошнотворное чувство, даже если это рабство животных.

Он нахмурился.

– Барбара, я, наверное, не так огорчён тем, что произошло, как вы. Может быть, это даже хорошо, для нас. Я имею в виду не нас шестерых, я говорю о нашей стране.

– То есть как это? – искренне удивилась она.

– Ну… конечно тяжело рассуждать на такую сложную и пространную тему, когда сидишь скорчившись в убежище и не знаешь, сколько ещё удастся продержаться. Но… Барбара, уже на протяжении многих лет я обеспокоен судьбой нашей родины. На мой взгляд, наша нация стала превращаться в стадо рабов – а ведь я исповедую свободу. И, может быть, война обратит этот процесс вспять. Может быть, это будет первая в истории человечества война, которая более губительна для глупцов, а не для умных и талантливых.