– Как же так?

– В войнах всегда в первую очередь гибла самая лучшая молодёжь. А на сей раз те ребята, которые служат в армии, находятся в большей безопасности, чем гражданское население. А из гражданских больше всего шансов уцелеть у тех, у кого хватило ума как следует подготовиться к войне. Конечно же, правил без исключений не бывает, но в основном всё именно так и есть. И людская порода за счет этого улучшится. Когда всё кончится, условия жизни будут очень суровыми, но от этого людское племя выиграет ещё больше. Ведь уже на протяжении многих лет самым надёжным способом выжить было быть совершенно никчемным и оставить после себя выводок столь же никчемных детей. Теперь всё будет иначе.

Она задумчиво кивнула.

– Это обычная генетика. Но, в принципе, это жестоко.

– Да, это жестоко. Но ещё ни одному правительству не удавалось победить законы естественного развития, хотя это и пытались сделать неоднократно.

Несмотря на жару, ее пробрала дрожь.

– Наверное, вы правы. Нет, я совершенно уверена, что вы правы. Но всё же я бы предпочла, чтобы осталось хоть какое-нибудь государство – хоть плохое, хоть хорошее. Уничтожение худшей трети населения – это, конечно, с генетической точки зрения, хорошо, но вообще-то в смерти такого количества людей ничего хорошего нет.

– М-м-м, да. Мне тоже неприятно думать об этом. Барбара, ведь я запас кислород не только для дыхания и для охлаждения. Я предвидел и другие, ещё более ужасные возможности.

– Более ужасные? Какие же?

– Когда расписывали ужасы третьей мировой войны, всё всегда крутилось вокруг атомного оружия. И болтовня насчёт разоружения и все эти демонстрации сторонников мира – всё это было связано с Бомбой, всё посвящено Бомбе, Бомбе, Бомбе, как будто убивать может только атомное оружие. Эта война вполне может оказаться не просто атомной, а атомно-химическо-бактериологической. – Он указал на баллоны. – Именно поэтому-то я и запасся сжатым кислородом. Это предохраняет нас от нервно-паралитического газа, аэрозолей, вирусов и ещё бог знает от чего. Русские не стали бы уничтожать нашу страну полностью, если бы имели возможность забрать наши жизни, не разрушая нашего достояния. Я ничуть не удивился бы, если бы узнал, что атомные удары нанесены только по военным объектам, вроде той ракетной базы, что расположена неподалёку отсюда. А города вроде Нью-Йорка и Детройта получили просто по порции отравляющего газа. Или по облаку бактерий чумы, которая длится всего двадцать четыре часа и в восьмидесяти процентов случаев даёт смертельный исход. И подобных вариантов бесчисленное множество. Там, снаружи, воздух может быть наполнен смертью, которую не укажет ни один датчик и не задержит ни один фильтр. – Он грустно улыбнулся. – Простите меня. Наверное, вам всё-таки лучше пойти и лечь.

– Мне так не хочется оставаться одной. Можно я ещё посижу с вами?

– Конечно. Когда вы рядом, я чувствую себя значительно лучше, хотя, может быть, и говорю о грустных вещах.

– То, что вы говорите, куда менее грустно, чем мысли, которые приходят мне в голову, когда я остаюсь одна. Интересно, что же всё-таки происходит снаружи? Жаль, что у нас нет перископа.

– Он есть.

– Как! Где?

– Вернее, был. Простите. Вот эта труба над нами. Я пытался поднять его, но он, видимо заклинился. Однако… Барби, я накинулся на Дьюка за то, что он хотел использовать запасное радио до того, как кончилось нападение. А может быть, оно действительно кончилось. Как вы думаете?

– Я? Откуда же я знаю?

– Вы знаете столько же, сколько и я. Первая ракета предназначалась для уничтожения ракетной базы; в наших местах больше нет ничего достойного их внимания. Если они наводят ракеты с орбитальных спутников, то вторая ракета была ещё одной попыткой поразить ту же цель. По времени всё совпадает – от Камчатки до нас ракета летит примерно полчаса, а второй взрыв произошёл минут через сорок пять после первого. Возможно, что вторая ракета попала в яблочко – и им известно, потому что прошло уже больше часа, а третьей ракеты всё ещё нет. А это должно означать, что с ними покончено. Логично?