Но сегодня совсем другое. Наташа выглядит милой и очень нежной. Я вижу, как она перелистывает страницы меню, раскладывает на коленях салфетку. Мне тут же представляется, как усевшись на мою поясницу, Иванова делает мне, уставшему и затюканному ректорской проверкой, массаж плеч и спины. Я обнимаю подушку, подложив её под щёку. Наташа совсем легкая, почти невесомая. Правильно массажировать тело не умеет. Но это и не нужно. Мне просто хорошо оттого, что она рядом. Не глядя, протягиваю руку и касаюсь её маленькой хрупкой ступни, глажу розовую пяточку. Обожаю, когда у женщины розовые, нежные пятки без мозолей и трещин. Это моя слабость. Я уверен, что у Ивановой именно такие, надо будет посмотреть весной, когда она наденет открытые босоножки. Так вот, возвращаясь к фантазиям — Иванова, конечно же, не умеет делать массаж, но от прикосновения её пальчиков к коже мне становится хорошо и спокойно. Я живу один, и мне хочется вот этого: когда проведешь несколько лекций подряд, устанешь как собака, а тебя просто гладят, уговаривая, что всё будет хорошо.

Иванова рассматривает меню. А я резко втягиваю воздух носом. Чёртов извращенец и педофил. Собирался её от маньяка спасать, а сам разглядываю несчастную студентку, фантазируя о ней.

— Нам, пожалуйста, вот это и это. Тычу в меню. — А ты выбрала? — закрываю глаза, одернув себя. — В смысле вы выбрали, Иванова?

Молодец, профессор, так держать. Осталось рассказать, как в твоих фантазиях после массажа плеч ты переворачиваешься на спину, и она усаживается на твои бёдра сверху. Массирует грудь, трëт живот, поливает маслом, поглаживая бока, а потом ты, не выдержав этой пытки, стягиваешь с неё короткие домашние шорты и начинаешь массажировать изнутри, но только не руками, а совсем другим органом. И при этом видишь её маленькую грудь, которая свободно раскачивается под широкой маечкой, потому что на твоей студентке нет лифчика.

Иванова отдает меню официантке, а я глубоко вздыхаю. Надо сто пятьсот раз подряд написать мелом на доске о том, что она ещё ребёнок, может тогда удастся поверить в это.

Дабы успокоиться и начать конструктивный разговор, я делаю внушительный глоток воды и, неожиданно сильно подавившись, начинаю кашлять. Иванова тут же подскакивает, принимаясь бить меня по спине.

 — Спасибо, Иванова, достаточно.

Смутившись, студентка садится на своё место.

— Итак, рассказывайте, как на вашей шее появились эти жуткие следы.

Так хочется, чтобы она оказалась всё ещё невинной. Мне-то разницы нет, я с ней ничем таким заниматься не планирую, но если вдруг виновником окажется какой-то пацан? Это разочарует меня. Во мне возникает брезгливость от мысли об играх с удушьем в компании тупого, совершенно недостойного её красоты студента.

Иванова опускает голову.

— Мой дедушка тяжело болен. Он сумасшедший. Мне очень стыдно, профессор. Просто он был таким хорошим…

— Это сделал ваш дедушка? — с радостью выдыхаю, почти улыбаясь.

Она хмурится, смотрит на меня, непонимающе мигая. Молодец, Заболоцкий. Ещё бы в ладоши похлопал.

— Позавчера ночью он набросился на меня и стал душить. Ещё год назад всё было совсем не так, но болезнь прогрессирует: он уже не понимает ничего, не помнит близких, не контролирует себя. И это очень тяжело видеть, как родной тебе человек превращается в монстра.

— Возьмите, Иванова. — Протягиваю ей салфетку.

— Мне очень страшно, профессор. Сегодня я ночевала в ванной. Представляете?

Она поднимает с коленей салфетку, мнëт её, ковыряет, скручивая.

— Я взяла одеяла и просто положила их на дно ванны.