К обеду Никифор был в яме уже почти грудь, а по периметру будущего погреба высилась жёлто-бурая насыпь. Не без труда выбравшись наружу, Никифор совковой лопатой пооткидывал выброшенную им из ямы землю подальше, чтобы не начала осыпаться вниз, и пошёл обедать. Дети, два брата-погодка десяти и одиннадцати лет, где-то ещё носились по деревне или купались со сверстниками в пруду, и Никифор поел куриной лапши, а затем и саму остывшую куру с женой на пару. Попив компоту и полежав минут с двадцать на диване под умиротворяющее бормотание висящего на стене радиоприёмника, Никифор не стал засыпать, а вновь решительно направился к погребу. Он хотел сегодня покончить с земляными работами, ну а в понедельник, после работы – Хотькин был отделенческим завхозом, – можно уже приступать и к обустройству подземного стратегического семейного овощехранилища.

Солнце припекало всё жарче, и Никифор снял с себя рубашку и, поигрывая мускулами под блестящей от пота кожей, продолжил копать. Он рассчитывал углубиться метра на два с небольшим, чтобы побольше места было и для закутков с картофелем и морковью, свёклой, да и для полок с соленьями. Пришлось ещё раз выбираться наружу по предусмотрительно захваченной лестнице, чтобы подальше отодвинуть накиданный на бровку будущего погреба грунт. Приходила посмотреть на его работу жена, похвалила за усердие, сказала, что пожарит на ужин его любимой картошки со шкварками. Прибегали вернувшиеся с улицы любопытные сынишки, просились помочь, но Хотькин отправил их домой.

Уже вечерело. И когда Никифору оставалось углубиться где-то на пару штыков, лопата обо что скрежетнула, потом послышался неприятный хруст, и из угла погреба к его ногам выкатился и уставился на него пустыми глазницами… тёмный человеческий череп. Никифор не был трусом. Но здесь ему захотелось выпрыгнуть из ямы и бежать от неё сломя голову куда подальше. Однако Хотькин переборол этот приступ неосознанного страха – что ему мог сделать этот череп с неожиданно белыми зубами? Он присел на корточки, стал рассматривать невесть откуда взявшуюся часть скелета человека. Хотя их Быковка и была деревней с многолетней историей, но Никифор не помнил, чтобы кто-то рассказывал о том, что в этом месте раньше был погост. Реально существующее кладбище располагалось в полукилометре отсюда, и захоронения на нём велись уже добрую пару сотен лет. Во всяком случае, там до сих пор на одной из могил лежала чугунная надгробная плита, датированная серединой девятнадцатого века.

– Может, кто-то тебя когда-то убил и прикопал тайком, а, приятель? – бормотал Никифор, ворочая лопатой череп. – А где же всё остальное?

Он осмотрел место, откуда выкатилась эта костяная сфера, пошуровал там лопатой. Но ни сгнивших досок гроба, ни почему-то остатков других костей не обнаружил. Может, они были глубже в земле, но Хотькин не стал дальше ковыряться. Как мужик рационального склада ума, он для себя решил так: раз ничего не видно, значит, ничего и нет. Иначе пришлось бы закапывать погреб обратно. А ведь он целый день трудился, потратил столько сил. Да и другого, более подходящего для погреба места в его небольшом дворе не было. Ну а череп… А что череп? Завтра на закреплённой за ним бричке он поедет на работу и, улучив время, выедет за автотрассу и прикопает его где-нибудь. Всего и делов-то.

Выбравшись из погреба с черепом и воровато оглядевшись по сторонам, Никифор прошёл в дровяник и засунул свою жуткую находку за полуразобранную поленницу. И с чувством выполненного долга пошёл домой. С аппетитом поужинав, Хотькин ещё уделил время сыновьям, расспросив, где они сегодня были и чем занимались. А потом, уложив детей, отправились почивать и супруги. Никифор спал спокойно и безмятежно, тихо посапывала лежащая у стенки лицом к ковру и его супруга Ангелина. Таинственно светила заглядывающая в окно спальни полная луна.