— Конечно, барышня, говорю же! Ни за что никогда, пусть хоть пытают, да не выдам вас. А и без этого даже. Столько добра вы нам сделали за свой счёт. Почитай, вся деревня живёт – как сыр в масле катается! Там у меня и дети, и сестра, и родители - слава Богу да вам: живёхоньки и здоровы!

Я запомнила про эту сырную деревню и решила побольше о ней знать. Неужто Вера и там практиковалась? Нет, не похоже. Ведь Елена удивлена была, когда нога перестала болеть. Но это потом.

Заставив кухарку отвернуться, расстегнула пуговички на манжетах, закатала рукава. Сердце снова сжалось от вида стянутой кожи на запястьях. Собралась, закрыла глаза и подумала о том, что мальчику нужно помочь.

То самое тепло начало в этот раз формироваться в голове. На секунду даже показалось, что это больше может быть инсультом, чем магией.

Но потом, минуя сердце, тепло опустилось к моим ногам и, будто подсобрав в каждой конечности еще силы, направилось в руки.

Жгло их неимоверно. Я вспомнила, как было с ногой кухарки. Там жгло буквально несколько секунд. Сейчас же было ощущение, что руки мои погружаются в раскалённое масло.

Но в это самое время ладони мои крутили и вертели сустав на тощей руке, а потом боль резко ушла. Крупные бисерины пота катились по моему лицу.

12. Глава 12

— И что тут за Содом с утра пораньше? - раздался от двери властный голос Марфы.

Я с облегчением выдохнула: никогда ещё не была так рада появлению строгой экономки. Слабость внутри меня будто занимала всё больше и больше места: вот уже я не могла поднять руки, а через пару секунд ноги стали ватными. Хоть ещё держалась на них, но вот-вот должна была грохнуться.

Но самым ощутимым был холод в районе солнечного сплетения и страшный, нечеловеческий какой-то голод.

Марфа окинула комнату цепким взглядом и, видимо, заметила, что в моем лице нет и кровинки. Потом глянула на Елену, мнущую передник, а затем и на мальчика, уже приходящего в себя после обморока.

—Ты что же это, Елена, барышню по пустякам тревожишь? А ну марш на кухню! Чтоб через час обед был готов — да такой, чтоб ложка в каше стояла. И холодец вчерашний неси, и сметану! — Марфа грозно сдвинула брови, и кухарка, всхлипнув что-то вроде “простите, виновата", выскользнула за дверь.

Потом экономка подбежала к мальчику, достала из кармана передника пузырёк и сунула под нос:

— А ну-ка, голубчик, нюхни, — тон её сменился на тёплый и заботливый.

Петька дёрнулся, замотал головой, прочихался. Удивлённо поглядел на нас, потом на свою руку, пошевелил пальцами.

— Тётенька Марфа... а рука-то... и не болит совсем! – он даже брови свёл, да так, будто вспоминал: на самом ли деле несколько минут назад орал здесь во всю глотку.

— А чего ей болеть? Небось, с яблони падать — не мешки таскать. Вот возьму розги, да всыплю, чтоб неповадно было по деревьям лазить, - поняв, что с мальцом всё уже в порядке, голос экономки сменился на приказной, строгий. Но я заметила, как в глазах её мелькали тёплые искорки.

Она между делом поглядывала на меня, будто оценивала моё состояние. Я держалась, притворяясь, что всё хорошо.

— Ступай на конюшню, отцу помогай. Руку я тебе вправила, - кое-как сказала я, понимая, что свет выкатывается из глаз.

Когда за мальчишкой закрылась дверь, Марфа повернулась ко мне, схватила под руки и потащила к кровати.

— А вы, барышня, приляг... – больше я ничего не слышала. Мир вокруг крутанулся и погас.

Очнулась я от запаха нашатыря и крепкого бульона. Марфа поддерживала мою голову, подносила к губам кружку.

— Пей давай, Верочка, пей. Бульон куриный, наваристый. Вот так, глоточек за глоточком. А как выпьешь, так мы за кашу примемся. С маслом, наваристая! – голос Марфы, приговаривающий у меня под ухом, успокаивал, но голод пожирал меня.