Я ходила возле этих раскопок под осуждающим взглядом Марфы и ковыряла носком туфли тут и там валяющиеся осколки стекла, зеркал, обрывки картона или чего-то похожего. Было ощущение, что я должна найти нечто важное. Головой понимала, что сохраниться здесь особо ничего не могло, но поделать с собой ничего не могла.

Я велела все обрывки бумаг складывать в таз, ничего не выбрасывать. Каждую склянку, оказавшуюся целой, отставлять в сарай. Склянки эти были колбами разных размеров. Из толстого стекла, и что меня умиляло, так это разница между современными и этими, которые хотелось назвать раритетом.

Надежда побольше узнать об отце, а самое главное - его смерти, не покидала меня, хоть и являлась частично методом избегания. Избегания самой себя.

Через пару часов экономка почти силой увела меня домой и, усадив в библиотеке, заставила выпить чашку чая с молоком и медом. Я даже заподозрила её в желании вернуть меня за расчёты. Словно, если я пересчитаю ещё пару раз, всё изменится или найдётся какая-то ошибка. И мы снова заживём сытой и счастливой жизнью.

Крик, полный боли, пронесся по дому, что-то упало, а потом завыло, как раненое животное. Я, склонившаяся над отцовскими записями в кабинете, вздрогнула и тут же бросилась на звук. Сердце колотилось, в голове мелькнула мысль о новом пожаре, но, забежав в гостиную, поняла, что в кухне кричит Елена.

В кухне царил хаос. Марфа, всплескивая руками, причитала над сидящей на полу кухаркой. Елена орала, но, завидев меня, начала подвывать. Николай, нахмурившись, пытался приподнять её, но та только шипела от боли. На полу возле опрокинутого ведра растекалась лужа воды.

— Что случилось? – я старалась не показывать накатившего страха.

— Упала, вот что! – заголосила кухарка. – Пол проклятый, скользкий как лед! И чего только натираю этот паркет? Чтобы голову себе сломать? Ногу подвернула, - Елена еле говорила, а лицо становилось всё белее и белее.

Я опустилась на корточки рядом. Лицо кухарки было искажено гримасой боли, слезы текли по щекам. Нога в районе щиколотки выглядела отёкшей, и, похоже, это было только начало.

— Дай посмотрю, – тихо сказала я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё дрожало от волнения. Осторожно прикоснулась пальцами к распухшей щиколотке, стараясь прощупать кости. Елена вскрикнула еще громче:

— Больно! Не трогай! – застонала она, отдергивая ногу.

— Потерпи немного, – я говорила тихо и мелодично, а действовать старалась как можно нежнее.

Я вспомнила, как доктор ощупывал руку сына пару лет назад. Взрослый лоб прокатился на мотоцикле. Отделался переломом руки. Продал опасную игрушку и больше не вспоминал.

Инстинктивно я начала легонько поглаживать щиколотку Елены, стараясь согреть место ушиба теплом своих рук. А Марфе велела врача вызвать. Неожиданно крики Елены стали тише, потом и вовсе стихли. Я подняла глаза и увидела, как боль постепенно уходит с лица кухарки. Слезы ещё не высохли, дыхание выровнялось.

— А как это? Тише стало, – прошептала Елена, удивленно глядя на меня. Она успокоилась, но по щекам все ещё катились крупные капли слёз. Потом зыркнула на Марфу.

— Марфа, ты чего тут. Бегите за врачом! - не понимая, почему она не торопится, повысила я голос.

— Да не надо врача, Вера Николаевна. Вишь, ерунда какая оказалась, - Елена уже улыбалась.

— Я просто разогрела, кровь разбежалась по венам. Но надо холод на отёк, - я тёрла всё сильнее, пока Елена, наверное, пребывала в шоке и от этого не чувствовала боли. Надо было посылать за доктором. Но я словно увязла руками в её ноге, не могла отпустить, всё тёрла и тёрла.