Неудивительно, что все надо мной смеются. Джордж был прав, я неудачница.

Может, пора переосмыслить свой вид? Это не принесет прямой выгоды семье, но никто больше не сможет указывать пальцем на дурочку Болейн, которая с упорством, достойным лучшего применения, делает вид, что не покидала Францию.

Я ухожу из покоев королевы без разрешения, потому что вряд ли мое отсутствие заметят. Следую в спальню для прислуги. Оказываясь там, я ныряю в кедровый сундук, спрятанный за кроватью, которую мы делим с Джейн Паркер. Мы, как две серые мыши, спим у самой дальней стены.

Со дна сундука я выуживаю лиф из серого шелка, отороченный голубым бархатом. Серый — мой нелюбимый цвет, так что испортить этот лиф будет не так обидно.

С одеждой в руках я шагаю по коридорам Гринвича, направляясь к единственной даме, которая не поднимет меня на смех. Мне нужно к сестре.

Мэри живет в отдельных комнатах, которые, в теории, закреплены за ее мужем — Уильямом Кэри, На практике же он спит где угодно, только не в постели своей жены. Так что я нахожу сестру одну, в окружении лишь пары служанок.

— Нэн!

Она отрывается от шитья, когда видит меня на пороге.

— Как мило с твоей стороны навестить меня! Я думала, ты теперь будешь постоянно занята.

Ее голос немелодичный, но нежный и мягкий, как и она сама. Ее кожа от природы светлее, чем у меня, а глаза золотисто-карие, не угольные, как у нас с Джорджем. Гладкие волосы цвета свежесрезанного дуба Мэри получила в наследство от матери.

Однажды отец отметил, что именно Мэри забрала всё лучшее с обеих сторон — и от Говардов, и от Болейнов. Стоит мне вспомнить об этом, и ревность мигом поднимается, как струйка дыма от потушенной свечи.

Мэри не нужно прилагать ровным счетом никаких усилий, чтобы получить любовь отца. Или внимание короля. Или заботу Джорджа.

Она тянется ко мне с объятиями, но я выставляю руки вперед и вручаю ей лиф.

— Мне нужно изменить его. Надо мной все смеются.

Прозвучало слишком сухо, но мягкая улыбка не слетает с лица сестры, а лишь становится растерянной. Она смотрит на лиф и проводит пальцами по вышивке.

— Лилии, — бормочет она.

— Очевидно.

Я борюсь с желанием выхватить лиф у нее из рук. Недели, недели я потратила на эти лилии! Это символ Франции, и он напоминает мне про ароматные цветы в садах Фонтенбло. Не хочется терять связь с лучшими годами в моей жизни.

— Лилии — символ целомудрия и добродетели, — говорит Мэри, а потом лукаво ухмыляется. — Немного чопорно, тебе не кажется?

Я делаю усилие, чтобы не закатить глаза. Любой символ в мире будет слишком чопорным для Мэри Болейн.

— Может, изменим форму? — продолжает сестра. — Не лилий, форму бюста. Подчеркнем твои…

— Я передумала!

Я тянусь к лифу, но Мэри смеется и упирает ладонь мне в грудь.

— О, дай мне минутку, и я покажу, что можно сделать. Ты будешь впечатлена, вот увидишь! И Джеймс Батлер тоже…

Я издаю злобный рык, а сестра хохочет.

— Отдай! — требую я.

— Ладно, ладно, прости. Я займусь лифом, а ты иди… ну… поиграй на своей лютне.

Она пренебрежительно отмахивается, а я свирепею.

Иди поиграй на лютне. Иди переоденься. Прикуси язык. Стань овцой и тенью таких, как графиня Суррей и герцогиня Саффолк.

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться и не обрушивать раздражение на Мэри. Она этого не заслуживает.

Моя лютня лежит на столике у окна, и я хватаю ее, устраиваясь на стуле, чтобы поскорее раствориться в музыке. Я принесла инструмент в покои сестры, потому что только здесь можно играть в относительном уединении. В общей спальне всё время кто-то ошивается и заглядывает мне через плечо. Смеется над моими песнями и стихами.