Анненков подошёл к двери и нажал кнопку звонка – раздался один короткий гудок, похожий на выстрел. Дверь открылась через несколько секунд. На пороге стояла Милена Робертовна – безукоризненно прямая, с напряжённо сжатыми губами и идеально выглаженным передником.

– Господин Анненков? – уточнила она, узнав его, но в голосе сквозила настороженность. – По какому вопросу, если не секрет?

– Личный визит. Мне нужно поговорить с профессором, желательно с глазу на глаз, – спокойно ответил он, не меняя тона.

Милена коротко кивнула и пригласила его войти. В доме пахло полированным деревом и сухой, выверенной тишиной. Она жестом указала на просторную гостиную и, когда он сделал несколько шагов, спросила без лишней суеты:

– Вы надолго, Иван Алексеевич? По поводу… того дела?

– Я хотел бы обсудить это лично с профессором, – уклончиво ответил он.

– Понятно, – сказала она и скрылась за двойными дверями.

В гостиной было прохладно. Часы на стене тикали громко и мерно, и это тиканье вдруг показалось ему странно угрожающим. Через несколько минут Милена вернулась. Лицо её оставалось непроницаемым.

Она пошла вперёд, и шаги теперь звучали чуть громче, чем следовало – возможно, из—за напряжения. Знакомый маршрут, ни единого взгляда назад, ни слова. Ровная осанка и точные жесты выдавали привычку годами провожать гостей одним и тем же путём. Остановившись у кабинета, постучала дважды – негромко, но отчётливо, затем приоткрыла дверь и произнесла:

– К вам следователь, Вениамин Степанович.

Отступила в сторону, освобождая проход.

Профессор Рикошетников сидел в глубине кабинета, словно в театральной декорации, идеально соответствующей его статусу. Тяжёлый стол из красного дерева, старинный глобус с выцветшими латинскими буквами, шторы, чуть колыхавшиеся от сквозняка, – всё источало выдержанную респектабельность. При появлении следователя профессор не встал, только поднял взгляд, полный холодного и безупречно воспитанного безразличия.

Анненков вошёл, не отводя глаз. Остановившись и выровняв дыхание, заговорил ровно и прямо:

– У нас есть свидетель, профессор. Девушка, присутствовавшая на приёме. Она видела, как вы вложили Софье нечто в рот в момент, когда та уже была без сознания.

Пауза затянулась. Профессор медленно положил ручку на подставку, откинулся в кресле, скрестил пальцы на груди и едва заметно улыбнулся. Лицо его стало мягче, но именно в этой мягкости проявилось превосходство.

– Следователь, – произнёс он, с дрожью усмешки в голосе, – вы хоть понимаете, что сейчас делаете? Пришли ко мне домой, в мой кабинет, без ордера, без решения суда, с рассказами какой—то девицы, которую никто не знает, никто не проверял. И на основании этого высказываете подозрение в убийстве? В убийстве? Меня? Совсем ослепли от собственного рвения, Анненков? Как вы вообще смеете произносить это вслух без доказательств? Это не дерзость, а глупость, провокация и позор вашей профессии. Вас не учили, как следует разговаривать с людьми моего уровня? Или решили устроить дешёвый спектакль, где вы герой, а я злодей? Немедленно прекратите. Это безумие.

Анненков не двигался, взгляд его оставался прямым и твёрдым, словно запертая дверь.

– Пока я не обвиняю, профессор. У меня нет юридических оснований, нет постановления, и вас не сдерживают процессуальные рамки. Но я пришёл как человек, у которого остались вопросы и слишком много несовпадений. Пришёл открыто – не за спиной, не через прессу или чужие голоса. Лицом к лицу. Если вы действительно невиновны, вам нечего скрывать. Но если что—то прячете, рано или поздно я это найду. В этом моя работа.