Профессор не обернулся, лишь сжал подоконник до побелевших костяшек пальцев.

В кабинете застыла натянутая тишина, в которой каждый звук казался лишним. Шорох перчаток, мягкое постукивание ящиков, осторожное дыхание людей, старающихся не потревожить возможные улики. Комната не сопротивлялась, она наблюдала – так, как наблюдают стены, привыкшие хранить секреты разговоров и вещей, которые не выносят за пределы библиотеки.

Оперативники работали слаженно, без суеты. Один методично вскрывал ящики стола, проверяя задние стенки на фальшпанели и тайные механизмы. Второй аккуратно снимал книги с полок, быстро пролистывая страницы и ощупывая корешки. Третий подошёл к сейфу за картиной, снял отпечатки и начал взламывать замок. Их движения были точны, как у хирургов: ни единого лишнего жеста, ни слова. Лишь взгляды, короткие кивки – и работа продолжалась.

Анненков контролировал процесс, перемещаясь между оперативниками. Он понимал: важно не только то, что найдут, но и реакция профессора. Он видел, как тот наблюдает из угла – с напряжённым подбородком, прищуром, в котором читалось всё: неприязнь, усталость, презрение и что—то ещё – возможно, тонкий страх. Внешне спокойный, профессор сжимал за спиной пальцы, подавляя желание вмешаться.

Один из оперативников позвал Анненкова жестом. В старом шкафу за слоем костюмов, под фальшивым дном, лежала бархатная коробка. Внутри – стопка бумаг с химическими формулами, лабораторные отчёты без имён и дат, и стеклянная ампула с мутной жидкостью, запечатанная сургучом. На листах – сложные обозначения, похожие на шифровки. Анненков внимательно посмотрел на профессора. Тот молчал. Но губы его стали тоньше, а взгляд – жёстче, словно именно в этот момент для него пересеклась черта, за которой начиналось не следствие, а вторжение.

Анненков стоял у книжного шкафа, взгляд его медленно скользил по корешкам: медицина, биохимия, нейрофармакология, история науки. Всё аккуратно, педантично, словно книги сами знали, где их место.

Он потянулся к одному из томов, выбивающемуся из общего ряда толщиной, но книга оказалась настоящей: ни двойного дна, ни потайного механизма. Чуть ниже, среди более старых изданий, его взгляд зацепился за небольшой предмет, нарушающий строй тёмных переплётов – шкатулка. Чёрное дерево, гладкая поверхность без рисунка, без замка; стояла, будто случайно забытая, но слишком аккуратно, чтобы быть случайностью.

Анненков достал её и поставил на стол. Крышка открылась легко. Внутри находился прозрачный стеклянный флакон без этикетки, с плотно закрученной металлической крышкой. Внутри флакона лежали капсулы – чуть вытянутые, идеально симметричные, заполненные голубоватым порошком, едва мерцающим в свете лампы.

Он медленно взял флакон, повернул его в пальцах, разглядывая вещество, не вписывающееся ни в одну из лабораторных категорий, знакомых ему наизусть.

– Что это? – спросил он тихо, не повышая голоса, но тон его ясно обозначил грань, за которой разговор переходит на иной уровень.

Профессор стоял у шкафа, сцепив руки за спиной. Лицо его уже не казалось таким бледным, как десять минут назад, но взгляд оставался напряжённым. Он ответил не сразу – будто мысленно отсчитал секунды, чтобы успокоить голос.

– Это экспериментальные образцы, – произнёс он наконец ровно, даже слишком ровно – с почти неестественным спокойствием. – Прототипы. Безопасные, неактивные в данной форме. Никакого отношения к гибели Софьи они не имеют. У неё ведь было массивное внутреннее кровоизлияние, не так ли?