Перечитал строку из экспертизы: «Состояние нейронной активности соответствует феномену, не наблюдаемому при естественном умирании». Ниже в примечании: «При наличии сознательного субъекта возможно сохранение фрагментов личности в функционально автономном режиме». По сути: сохранение сознания при отсутствии жизнедеятельности.

Иван встал и подошёл к окну. Снаружи – обычный городской пейзаж: здания, крыши, антенны, серое небо. Но внутри у него складывалась иная картина. Если вещество в капсулах действительно способно запускать активность мозга после остановки сердца, тогда что произошло с Софьей? Она умерла – или нет?

Он вспомнил слова Марины: «Он вложил ей что—то в рот. Я видела». Тогда это было доказательство по делу. Теперь – возможно, след не к преступлению, а к другому процессу. Профессор действовал чётко. Не как человек, растерянный от шока. А как специалист, выполняющий заранее отработанную операцию.

На столе лежала одна капсула. Отдельно, в герметичном контейнере. Небольшая, лёгкая. Но теперь он смотрел на неё иначе – не как на вещдок, а как на устройство, способное менять базовые понятия.

Он открыл заключение на последней странице. Жирным был выделен абзац: «Вещество не представляет токсической угрозы при пероральном приёме. Однако нейроактивный профиль требует срочной оценки комиссией по биоэтике. Применение на людях вне утверждённого протокола запрещено. Возможна реконструкция механизма действия по запросу следственных органов».

Затем сделал пометку: «Кто проводил? Где проводили? С чьего разрешения?» Ниже приписал: «Если она не умерла – где она?».

Анненков приехал без уведомления. Без оперативников, без кейсов, без юристов. Только он сам. Машина остановилась у ворот. В салоне стояла тишина.

Милена открыла дверь быстро. На её лице не было удивления. Узнав его, она пригласила войти и спросила:

– Профессора звать?

– Да, – коротко ответил он.

– Подождите в гостиной, – сказала она и ушла вглубь дома.

Он остался один. Комната была тихой. Тикали часы. Прошло около пяти минут. Затем Милена вернулась.

– Профессор ждёт, – сказала она и повела его по коридору. У двери в кабинет она остановилась, открыла и кивнула. Больше ничего не сказала.

Анненков вошёл. Профессор уже был в комнате. Он сидел у окна, но встал, как только услышал шаги, и повернулся. Без жестов, без задержки. Как человек, который знал, кто должен войти.

На нём был домашний кардиган, застёгнутый до самого горла. Лицо уставшее, но собранное. Не оборонительное, но и не вызывающее. Он подошёл к столу.

– Вы без сопровождения, – сказал он.

– Пока да, – сказал Анненков и вынул из папки тонкий распечатанный документ. Он положил его на стол. – Результаты экспертизы.

Профессор не притронулся к листам. Он не наклонился ближе, не сделал ни одного лишнего движения. Только посмотрел на бумаги – как на то, содержание чего ему уже известно.

– Да. Это вещество активирует мозг. Мы работали над этим. Несколько лет. Без публикаций. Частная инициатива. Но какое это имеет отношение к Софье? Насколько я помню, она умерла от внутреннего кровоизлияния.

Анненков не садился. Он остался стоять напротив, соблюдая дистанцию.

– Есть свидетель. Человек, находившийся в зале. Она утверждает, что в момент, когда Софья уже не подавала признаков сознания, вы подошли и вложили ей что—то в рот.

Профессор резко поднял голову. На сей раз не с возмущением, а с реакцией на серьёзное обвинение. Он молчал секунду, затем ответил:

– Это ложь. Я ничего не давал ей. Кто бы это ни сказал, он ошибается. Или сознательно врёт. Я не совершал никаких действий.