Но я их видела. Я их слышала. Я не придумала. Иначе почему я так резко вильнула и поцеловала бетон, как сказал отец? Но если другие попутчики не видели их, если камера никого не уловила, то вероятно я схожу с ума.

Подумав об этом, я вжалась в подушки, ища хоть какую-то опору. Отец, мама и Эдди продолжали буравить меня глазами, поэтому пришлось соврать:

– Нет, я никого не видела.

Каждому из нас уготован бесконечный поток счастья, страданий и боли. Чувств, что под сильным напором врезаются в тебя на протяжении всей жизни. Мы, словно сито, пропускаем всё через себя и не всегда сами выбираем, что оставить внутри, а что отпустить. И в этой лавине несчастий рано или поздно забываешь о хорошем. О том, что где-то ещё случаются чудеса.

Я не верила в Санту, Пасхального Кролика или мир во всём мире, но пришлось допустить проблеск надежды на то, что всё же есть в этом мире нечто, не поддающееся объяснению. Я поняла это в ту минуту, когда через несколько часов после ухода родных, в палату бодро вошёл доктор Рональд Эймс, словно с эффектом дежа вю. Такой же самоуверенный, задорный и готовый сражаться с любым недугом, который попадётся ему на пути.

– Это просто чудо какое-то, – восторженно произнёс он. – Вы – чудо.

– Простите?

Я отложила книгу, которую привезла Эдди из моего домашнего запаса новинок, что были куплены, но так и не прочитаны. Меня давно отключили от датчиков, и монитор наконец закончил свою противное вещание. Когда та самая грузная медсестра в нежно-голубой униформе освобождала мой палец от датчика, мне вспомнилась девушка с рыжими волосами, но я тут же прогнала этот сон прочь. Слабость всё ещё сковывала тело, каждый ушиб отзывался болезненным спазмом, а перебинтованная рука сводила с ума, но я чувствовала себя вполне сносно. Однако на чудо это никак не тянуло.

– Вы поступили к нам с обширной гематомой височной доли, сотрясением и никак не хотели приходить в сознание, но… ваши анализы показали, что гематомы как и не было.

– Но это ведь хорошо?

– Это потрясающе! Настоящее чудо. Я ещё не видел, чтобы отёк спадал так быстро. Как будто вашу голову подменили. Или вы не попадали в аварию, а стукнулись о дверцу кухни.

– Ничего не понимаю… Как такое возможно?

– В медицине тоже иногда случаются чудеса, – улыбнулся доктор Рон. – Думаю, мы подержим вас под наблюдением ещё денёк-другой и отпустим.

– Было бы здорово, – воодушевилась я. – Несколько часов в этой стерильности – и мне уже хочется застрелиться. Скучаю по горе немытой посуды и беспорядку в спальне.

Смешливые искры запрыгали в глазах доктора Рона, которыми он согрел меня чуть дольше приличного. Кашлянув, он распрощался до следующего визита и наказал найти его, если вдруг почувствую себя хуже.

Но я крепла, как молодой побег, что прорывает почву и тянется к свету. Мне так хотелось поскорее выйти из четырёх стен, вдохнуть полной грудью и вернуться к той жизни, которую я чуть не потеряла. Правду говорят, что мы не ценим то, что у нас есть, пока это не отнимут. Мне словно дали второй шанс, и я не собиралась упускать его.

Через два дня скучной монотонности и не слишком интересной книги, регулярных анализов и посещений близких, доктор Рон в очередной раз скрасил моё пребывание в палате своим визитом и сказал, что я могу собираться.

– Хотя будет жалко терять такую пациентку, которую даже лечить не пришлось, – в своей смешливой манере добавил он и смутился своих же слов. – Все бы шли на поправку так быстро.

Ещё до обеда я побросала в спортивную сумку сменную пару белья, носков, книгу и ноутбук, который я даже не открыла, чтобы проверить рабочую почту или выполнить пару заказов, зубную щётку и прочие мелочи. Одной рукой проделывать привычные вещи было не так-то просто, но небольшие затруднения с простыми делами ждали меня ещё минимум три недели. Отец должен был приехать к стенам больницы через пятнадцать минут, так что у меня ещё оставалось время, чтобы подписать документы и поблагодарить доктора Рона и его верную помощницу миссис Шелтер, ту самую медсестру, что была рядом, когда я очнулась. Но когда я вышла из палаты и подошла к стойке дежурной медсестры, всё воодушевление скомкалось в липкое, неприятное чувство.