Подошел лифт. Все пятеро вошли в кабину и унеслись вниз.

Суровый Сосед остался стоять, недоумевая.

– Внучек! Обедать иди.

Теряев оторвался от книги, пошёл, было, из комнаты, но вернулся и пересадил куклу от её маленького письменного стола к маленькому обеденному. Поставил перед куклой прибор:

– Приятного аппетита, Ира! – и отправился на кухню. – Я сам, бабушка, – сказал он, помогая бабушке переставить кастрюлю с плиты на стол.

– Сам, так сам. Тогда я стирать пойду.

– Я потом постираю, – попросил Теряев, наливая в тарелку борщ.

– Будет уже с тебя забот. Довольно.

Бабушка полоскала в ванной белье:

Когда пришла на кухню, Теряев сидел за столом, схватившись за живот, и стонал.

– Ты что, внучек? Что с тобой?!

– Переборщил я, бабушка!

На столе стояла пустая тарелка и кастрюля с половником пустая, только на донышке немного борща краснелось.

– Батюшки! – всплеснула руками бабушка. – А кашу кто же кушать будет? А молоко?

– Не горюй, бабушка, сейчас я это дело поправлю.

Теряев лёг на пол, стал по полу кататься и приговаривать:

Потом Теряев снова сел за стол:

– Давай, бабушка, кашу!

Небо над городом было тяжёлое, низкое, серое. Был тихий осенний день в конце сентября. То есть он был тихий на крыше теряевского дома, но не внизу, не в городе, где озабоченно копошились люди на тротуарах, перекрёстках, в очередях, и с неясным бормотанием двигался безконечный цветной поток машин.

Витя, Теряев с Августом и Ира с биноклем сидели на крыше.

– Холодно! – сказала в пространство Ира.

Теряев начал было расстёгивать куртку, но Витя его опередил, стянул с себя свитер и помог Ире его надеть. Получилось платье-мини. Рукава до колен.

– Стой спокойно! – приказал Витя и стал закручивать рукава.

Ира хихикала.

Теряев отвернулся, загрустив.

– А вот там есть башня на крыше, – сказала Ира, – как перевёрнутая рюмка.

– Где? – оживился Витя. – Покажи.

– Вон, серенькая. Придумал же кто-то, построил.

– Завязал, небось, – весело предположил Витя, – и построил в честь знаменательного события.

– Что завязал? – не понял Теряев.

– Это дело завязал.

– Как это можно «завязать дело»? – недоумевал Теряев.

– Какой ты тупой! – удивилась Ира. – Вот это дело завязал, чего тут непонятного-то? – и она щёлкнула себя по горлу.

На крышу на четвереньках выбрался Карслон.

– Зря пришли, – сказал он, добравшись до приятелей. – Сегодня мы ничего не увидим.

– Почему? – расстроилась Ира.

– Смог.

– Что смог? Кто смог? – не поняла Ира.

– Ветер западный. Со стороны цементного завода. Так что небо для нас закрыто.

– Ну жизнь! Ну, жизнь! – запричитал Витя. – Я всегда говорил: за атмосферой нужен глаз да глаз. Ишь, цивилизация как распоясалась! Дымит, речки-озёра портит, гадит по-всякому. И между прочим, самолёт за один рейс сжигает столько кислорода, сколько его вырабатывают несколько гектаров леса за год! Вот и дыши тут дрянью всякой, отходами!

– Вы специалист? – осведомился Карлсон, поражённый зрелищем Витиной скорби.

– Соответствуем! – загадочно произнес Витя. И пояснил: – Следим за чистотой атмосферы. А цементная пыль, между прочим, травмирует мерцательный эпителий дыхательных путей.

– Витя! – сострадая, крикнула Ира, прижимая к груди руку в недозавернутом, длинном рукаве. – Давайте пойдем в планетарий.

– Там небо ненастоящее, – печально сказал Витя.

Теряев вздохнул, оглядывая небо и крыши под ним.

– Хоть бы где пожар случился, – сказал он. – Я бы чего-нибудь героическое совершил.