Когда же он вновь очнулся, то разобрался, наконец, что находится в двухместной больничной палате. Рядом сидел директор Павел Петрович Фрей. Ну конечно, ведь это именно ему зеркало подарить нужно было.

– Где же?.. Зеркало, где это зеркало?.. – дрожащими руками парень пытался сам себя ощупывать, но выходила возня. – Я же обещал… И где… папа…

Внезапно Вадим увидел маму. Лицо её осунулось, опустели глаза, подрагивали губы и подбородок.

«Мама, мамочка, что с тобой такое случилось или не с тобой?.. Платок чёрный на голове, и сама почернела».

Мысли его плелись и путались, но тут же находились и мчались без оглядки, нагоняли друг друга и спорили. Парень всё силился спросить, что происходит, но не выходило – голос пропал, словно забрали его и назад не вернули. Может, потерял в той черноте, когда так и не выбрался из машины. Может, он умер? Или…

Вот странно, он вновь и вновь лишался чувств, а находил только расколотые зеркала – давили на него стеклянные поверхности без отражений. Незрячие обломки без отражений неотступно преследовали его в беспамятстве. И тогда Вадим, истерзанный слепотой стёкол, взмолился:

– Ну, покажите мне хоть что-то! Или выпустите меня! Отпустите! Слышите, отпустите же меня!

Внезапно парень очнулся, услышав собственный сиплый крик. Голос его тут же оборвался, клокоча всхлипами в пересохшем горле. Перед ним была стена, выкрашенная до потолка в голубой цвет. Рыхлая подушка, жёсткий матрац, тонкое одеяло, под которым не согреться. Вадиму же было очень холодно. Ног, словно не было. Грудь зачем-то сдавили так туго, что было трудно дышать. Раскалывалась голова. Ныло левое плечо, подёргивая судорогами лопатку. А пальцы рук так сильно сжались в кулаки и заиндевели, что не разгибались.

– Выжил… Выжил… – мерещились ему далёкие голоса.

Тёплые ладони осторожно повернули его голову на бок, и наружу из него вырвался болезненный, не стон даже, выдох, и он вновь увидел своего самого родного человека.

– Мама… – просипел Вадим.

Мама же разрыдалась, но тут же спряталась носом в трепещущей ладони. Другой она бережно гладила его по волосам, по лицу, по плечу. Она то и дело всхлипывала, когда дрожь пробирала её, а солёные капли градом катились по щекам. Жутко так и горько. Страшнее ни до, ни после он ничего не слышал и не видел.

– С возвращением, Вадим, – уронил Фрей, что стоял у изголовья кровати парня, и чуть подёрнул губами в подобии улыбки. Вышло тяжко и тошно.

– Что… что со мной? – растерялся Вадим. – Где я?

– Ты выжил, сынок, – прошептала мама, а её трясущиеся руки перебрались ему на лоб.

– Папа где?

– Ты выжил… Ты выжил… – не переставая плакать, повторяла мама, словно не слышала его вопроса. – Ты выжил, Вадим.

Выжил только Вадим.

– Верес? – вскрикнул Артём и тут же неумело выдернул друга из отражений. – Что с тобой? Где ты?

В ногах противно закололо, и Вадим вздрогнул. Он поперхнулся глотком воздуха и мгновенно закашлялся. Тут же попытался снова раздышаться, но не смог. Сидя на коленях, он скорчился и ткнулся лбом в мокрый бетон и обхватил шею руками, надеясь вспомнить, как хватать воздух хотя бы ртом. Но вместо этого секунду спустя он плюхнулся на живот, вздрагивая и всхлипывая. Ему не было больно, нет, он не мог перевести дыхание.

Рядом жался к стене осколок старого зеркала. Это всё оно – мстило поломанное стекло людям за предательство и сегодня отыгрывалось на Вадиме, стремясь, в наказание, навсегда запереть его в отражении. Парню же выйти нужно было. Он завалился на бок, протянул к стекляшке дрожащую руку и из последних сил требовательно прохрипел: